Сергей Алексеев - Слово
— Нашел?!
Гудошников грустно улыбнулся:
— Нашел, да не то…
— Куда ж мы их денем, такую прорву? — вздохнул Муханов. — Ты же не повезешь их с собой?
Никита промолчал. Листая древние книги в трясущемся кубрике, он на какое-то время забыл о том, что искал и что привело его в Олонец. Хотелось молчать и думать. У каждой книги был свой голос — тихий и певучий у древних, чуть торопливый и бубнящий дьячком у более молодых. А иная книга так заговорит, так заговорит, ровно сказочник. Тут уже молчать надо, прикусить язык самому и другим наказать, чтобы не вспугнуть рассказ древнего сочинения. Муханов не понимал этого. Когда ему надоедало наблюдать за Гудошниковым, Сергей брал какой-нибудь сборник и долго листал его, вглядываясь в тугую вязь рукописного письма.
За дорогу Никита еще раз проверил все книги и вдруг ощутил, как накатило отчаяние. Отправляясь в Ильинский погост, он вовсе не надеялся отыскать там рукопись старца Дивея: слишком мала вероятность. Рукопись отдана в монастырь… Но в какой? Их по России — тьма. И здесь, в темном, грязном кубрике, к нему неожиданно пришла мысль о безнадежности его затеи. Христолюбова нет, Жиляков не скажет…
Во всей России, будто в огромном котле, варилось густое варево революции. Мешались понятия, нравы, обычаи, что-то вчера еще прочное бесповоротно отмирало, и рождалось, возникало из глубин того котла совершенно новое, непознанное.
В самом деле, а вдруг людям больше не потребуются ни эти книги, ни тем более какая-то языческая писанина? Все это хлам, макулатура, сор, который остается в доме, когда оттуда съезжают жильцы. Въехали новые, аккуратно вымели его, перекрасили стены и — живут…
Гудошников сидел на полу кубрика перед толстыми, затянутыми в кожу переплетов книгами и думал. В памяти часто проносились обрывки ночного спора с Мухановым, неприятный разговор с бывшим учителем семинарии Жиляковым. Что важнее? Беспризорные дети или беспризорные книги? Кого спасать в первую очередь, во вторую, а что вообще можно бросить, втоптать в грязь и забыть…
Когда в иллюминаторах замелькали бревнотаски олонецких лесопилок, Муханов осторожно положил книгу и задумчиво проронил:
— Отобрали у ребятишек кусок хлеба… И куда теперь с этим?
— В Питер вывезу! — зло бросил Никита. — Время и для книг придет. Придет — и пригодятся. И тебе тоже, Сергей.
Книги перевезли в помещение ЧК и сложили в коридоре у стены. Теперь еще хлопот прибавилось: нужно было срочно куда-то их определить, найти место для хранения. Две сотни увесистых томов и кучу архивных документов в котомку не спрячешь и в Питер на себе не перетащишь. Можно было сдать в избу-читальню, именовавшуюся библиотекой, но где гарантия, что не приедет еще один уполномоченный и не наведет ревизии? Пока книги лежали в коридоре, не переводившиеся в ЧК посетители и задержанные усаживались на них, как на диван, кое-кто пытался читать, а иные и выдрать десяток-другой листов на самокрутки. Гудошников сгонял людей, ругался и требовал от Муханова срочно найти жилье для книг.
И тут Никиту озарило. Он пришел в семинарию, уже знакомым путем проковылял в тупичок с подсобкой, подергал дверь — заперто. Вернувшись в учительскую, Гудошников разыскал учительницу словесности, спросил о Жилякове.
— А он тогда ушел следом за вами, — отчего-то краснея, оправдывалась девушка. — И до сих пор не приходил… Мы уже привыкли, что он ходит… Вы напрасно его обидели…
— Я его обидел? — взъярился Никита. — Это чем же я его обидел?
— Почему же он не приходит?
Гудошников не ответил, покусал губу, сощурился.
— У вас здесь есть сухое и надежное помещение? Чтобы дверь была и замок?
— Есть… — растерялась учительница. — Некоторые классы пустуют…
Гудошников не просил, не уговаривал взять на временное хранение книги из монастырской библиотеки. После приступа отчаяния и безнадежности, после тяжких раздумий возле груды сокровищ он ощутил злость, как бывало в сабельной атаке, когда под ним убивало коня. Главное — вовремя вскочить, встать на ноги, чтобы не затоптали свои и не зарубили враги. А драться можно и пешим.
Никита требовал — и тем обезоруживал, не давал опомниться. Учительница показала ему одну комнату, другую — Гудошников забраковал: с потолка капает, крысы пешком ходят. Остановились на той самой подсобке, где отсиживался Жиляков. Мощная дверь, амбарный замок и, главное, ключ сохранился.
Холодным сентябрьским днем по олонецким улицам шла странная процессия: впереди, разбрызгивая грязь, шагал человек на протезе, в развевающейся на ветру шинели. За ним длинной вереницей, в затылок друг другу, — дети, в поддевках, в картузах, сползающих на глаза, в лаптях и калошах. Колонну учеников замыкала девушка, по виду напоминавшая курсистку. Все, от первого до последнего, несли на руках книги в старинных кожаных переплетах. Груз был тяжелый для детских рук. Иногда процессия останавливалась, отдыхала, привалясь к заборам, и шла дальше. Редкие прохожие недоуменно глядели вслед, кто-то на всякий случай крестился.
Когда все книги монастырской библиотеки перенесли в школу и уложили на сооруженные наспех из ломаной мебели стеллажи, Гудошников самолично запер дверь на ключ и подозвал учительницу словесности.
— Вас как зовут-то?
— Александра Алексеевна…
— За эти книги вы мне отвечаете головой, Александра Алексеевна, — отчеканил Гудошников и вручил ключ. — Могу за них завтра спросить, могу через десять лет, но чтобы ни листочка не пропало! Дверь эту, — он постучал в тяжелые плахи, — ни перед кем не открывать! Если появится какой уполномоченный и станет требовать — срочно в ЧК, дорогу знаете?
— Я понимаю, я все понимаю, — бормотала Александра Алексеевна. — Я сохраню, вы не волнуйтесь!
Гудошников, не прощаясь, направился было к выходу, но остановился. Учительница продолжала стоять у двери, зажав в руке длинный ключ, и глядела в спину Никиты. Тот ощущал этот взгляд и вспоминал, что же еще не наказал ей, что же еще упустил? Не вспомнив, он оглянулся, сказал уверенно и решительно:
— Я скоро приеду. Ждите.
Головка у девушки была маленькая, с гладко зачесанными, убранными в косу волосами, отчего Никита подумал, что Александра Алексеевна еще совсем девчонка…
Утром милиционер привел Жилякова. Вместе с ним пришла его сестра, косоглазая женщина, что встречала Гудошникова.
Гудошников к встрече готовился как на парад: облачился во френч, вычистил сапог, побрился.
Бывший учитель не возмущался приводом, держался спокойно, с достоинством, словно заранее знал, что его вызовут в ЧК. Зато возмущалась его сестра. Едва увидев Гудошникова, она подскочила к нему и начала кричать, как кричат на мелких воришек базарные бабы:
