Александр Казарновский - Поле боя при лунном свете
– Когда вы его привозили в тот раз, ну, когда была операция, я послала кусочек ткани на обследование.
Ах да, что-то такое было. Я не обратил тогда внимания на это странное слово, напоминающее присвист змеи, скользящей по стелящейся траве… Би-оп-сия! И уж тем более не придал ему значения.
– Ну и…? – спросил я.
А что «ну и»? Если она сама заговорила о биопсии, неужели непонятно, что «ну и»?
– У вашего Гоши не нарыв. У него рак.
* * *Рак был черный с волнистыми розовыми краями. Чудище, захлестывающее города, поселения, автострады, поля. Захлестывающее и пожирающее. Мой Гошка бежал, а затем, выбившись из сил, ковылял по склонам гор, в ужасе оглядываясь, а Рак, шипя, полз за ним, сладострастно разевая розовую пасть. Не открывая глаз, я проснулся. (У вас такое бывало? У меня – впервые.) Я лежал, пробудившись, и думал о Гошке. Инна сказала, что попробуем лечить. Завтра с одним из наших она передаст лекарство. Лекарство от рака? Гм… А может, нужна еще одна операция?
* * *Как провернуть операцию по проверке Дворы? Решение пришло в ту самую минуту, когда я с криком «Гошенька, не умирай!» обнял своего песика. То есть, когда боль за дружка вытеснила из сознания всё прочее, ответ пришел откуда-то снаружи.
За семнадцать дней до. 1 таммуза. (11 июня). 11:40
Снаружи магазинчик представлял собой белую одноэтажку, длинную, широкую и приземистую, у которой все четыре окна были задраены покрытыми рыже-бурой краской железными ставнями. На крыше красовалась тарелка для ловли заграничных телестанций по спутниковой связи. Тут я вдруг понял – а ведь раньше не обращал внимания – что эта-то одноэтажка жилая, что она – никакой не магазин, а магазин – вон та вырастающая из нее бесформенная белая пристройка.
Железная дверь была распахнута, и я вошел. В нос мне ударил запах, который ни с чем не возможно было спутать – запах овощного магазина. Разнюхав – и в прямом и в переносном смысле – всё, что можно, я вышел из лавки, бормоча, как шварцевский Дракон «Наношу удар лапой эн в икс направлении». Было двенадцать с чем-то.
В двенадцать тридцать автобус отходил от центра Городка. Плюс пять минут опоздания. Плюс две минуты, пока выедет из Городка, пока завернет – ждать-то мне пришлось уже на перекрестке. В-общем, нырнул я в холодную полутьму автобуса, созданную кондиционером и плюшевыми сиденьями в сине-черную клетку. Магазин издалека выглядел еще более убого, чем когда вплотную. Кучи мусора и груды пустых пластмассовых ящиков и картонных коробок плюс веранда, прилипшая к жилой части конструкции, придавали пейзажу ощущение какой-то непричастности ко всему вокруг. Магазин, куда как евреи, так и арабы заходят перед тем, как продолжить свой фронтовой путь. Палатка маркитанта в эпицентре сражения. И пиком бессмысленности выглядел стоявший метрах в двадцати от здания уже по существу средь пустого поля большой кожаный диван. Садитесь, дескать, и отдыхайте. Хотите – в летний зной, когда кажется вот-вот умрешь, если не найдешь клочка тени, хотите, в зимние ливни, глядишь, на этом диване к Мертвому морю выплывешь, или к Средиземному, не знаю, какое ближе.
С перекрестка «Городок» автобус вывернул направо и понесся к главному перекрестку в наших краях, к Перекрестку с большой буквы. По обеим сторонам дороги в буроватой, покрытой пылью, траве белели камни похожие на огромные человеческие кости, так что вся долина казалось картинкой Страшного Будущего, полем боя после – не дай Б-же – очередной мировой катастрофы.
Справа промелькнула старая, превращенная в тремпиаду , остановка, где рейсовый автобус уже давно не останавливается. На бетонных глыбах-щитах, ограждающих «тремпистов» от арабских пуль, какие-то ультраправые товарищи изобразили нежно-голубые шестиконечные звезды, внутри которых нервно-алым было написано «месть». Не знаю… Когда я говорю о наших убитых, то добавляю «да отомстит Вс-вышний за его кровь». А я пока не Вс-вышний и вряд ли скоро им буду, так что, вплоть до особого распоряжения сверху, надо, как говорят китайцы, срочно подождать. Рядом с голубыми звездами еще одна шестиконечная звезда, но сей раз черная – с кулаком внутри и язычком пламени сверху. Это отметились ребятки из «Кахане хай» – организации, считающейся наряду с «Кахом» самой крутою в нашей стране.
Автобус слетел с холма, словно с американской горки, и взлетел на следующий холм, словно на другую американскую горку. Открылся вид на арабскую деревушку, один из обитателей которой как-то раз лет несколько назад, стоя вместе со мной на тремпиаде , с гордостью говорил:
– У нас самая мирная деревня в Самарии. С тех пор, как четыре года назад поселенцы пришли к нам и побили стекла в домах, мы больше ни одного камня в их машины не бросили.
Автобус взобрался на перевал и слева внизу лежбищем котиков всплыли туши холмов, поросших вездесущими оливами. Затем их скрыла своим телом гора, склон которой был усыпан серыми, будто политыми селевым дождем, арабскими домиками с традиционно плоскими крышами. На смену домикам поднялись, точно гигантские жуки-богомолы, столбы высоковольтных линий, и снова оливковые рощи на террасах, политых щедрым арабским потом.
Наконец, Перекресток. Он просматривался – а в случае необходимости и простреливался – с двух армейских вышек, из двух будок, одна из которых находилась на вершине курганчика высотой с двухэтажный дом, а вторая на столбах примерно на том же уровне.
Пока я предавался воспоминаниям о мирных днях, когда мы с «двоюродными братьями» стояли здесь вместе на тремпиаде и покуривали, а из проезжающих арабских автобусов дети, которых еще не успели науськать на поселенцев, в частности и евреев, вообще, посылали мне воздушные поцелуи и махали ручками, дорога уплыла в долину и завертелась между окруженных кипарисами арабских хуторов. А вот и деревня. Усатые мужики, некоторые в куфиях, женщина в черном платье до земли и черном платке. Взгляды, которые они кидали в сторону нашего автобуса, были потяжелее камней.
По правую руку промелькнуло кладбище автомобилей. Все внутренности были, разумеется, изъяты, и от каждой машины здесь оставалась лишь оболочка да желтый израильский номер. Все-таки неплохо поработали ребята, когда им автономию дали! Хорошо поугоняли машины у тель-авивцев и тверчан. Да вот беда, война началась, пришлось сворачивать индустрию перекачки транспортных средств несчастным угнетенным.
Мы проехали военную базу и свернули на так называемое объездное шоссе, то есть дорогу, оставляющую в стороне арабские деревни. Слева вырос двухэтажный арабский дом, этакий хуторок в степи… Это было полтора года назад. Война только начиналась, мы еще даже не знали, что это война. А между тем автоматы уже стрекотали вовсю, их – очередями, наши – из соображений гуманности – одиночными выстрелами.
