Алистер Маклин - Когда пробьет восемь склянок
За последние десять минут мой рассудок явно помутился, словно от ударов кованых сапог, и он пришел бы в совершенно плачевное состояние, если бы я вовремя не сообразил, за что держусь. Это оказался руль какого-то суденышка, и если бы мне требовались доказательства сего факта, то я бы получил их с помощью двух медленно вращающихся винтов, пенивших воду в двух футах от меня. Я вынырнул как раз под их судном. Мне действительно повезло. С таким же успехом я мог наткнуться на винты, и мне бы просто снесло голову. А если бы человеку, сидевшему за рулем, вздумалось дать задний ход, меня бы спокойно затянуло под лопасти, и после этого я бы стал выглядеть так, словно выскочил из бетономешалки. Но я и так слишком много пережил в последние минуты, чтобы бояться всего этого.
Со стороны штирборта я увидел риф, на который упал вертолет. С палубы на него направлены два прожектора. Мы находились приблизительно футах в ста двадцати. Моторы работали на малых оборотах, только чтобы удерживалась такая скорость, которая позволяла судну выстаивать против ветра и течения. Временами один из прожекторов освещал темную воду. На палубе я не смог никого различить, но я и так знал, что они выжидали и наблюдали, сняв предохранители с оружия. Мне было необходимо разглядеть это судно или сделать нечто такое, что позволило бы узнать его впоследствии. Я осторожно вытащил кинжал из ножен на шее и вырезал большое «V» на нижней части руля. А потом я услышал голоса. Я без труда распознал их и запомнил на всю жизнь.
— На твоей стороне все спокойно? — Голос капитана Имри, который организовал охоту на «Нантсвилле».
— Все о'кей, капитан. — Я почувствовал, как поднимаются волосы у меня на затылке. Квин Дюрран, «липовый» таможенник. Человек, который меня чуть было не задушил.
— А у тебя, Мак? — снова раздался голос капитана.
— Ничего, сэр. — Это был голос специалиста по автоматическому оружию. — Мы здесь восемь минут. И пятнадцать прошло с тех пор, как вертолет упал в воду. У человека должны быть железные легкие, чтобы до сих пор не окочуриться.
— Достаточно, — сказал Имри. — Каждый получит сегодня специальное вознаграждение за ночную работу. Крамер?
— Да, капитан? — Голос Крамера звучал так же глухо, как и голос Имри.
— Полный вперед! К зунду.
Я оттолкнулся от руля и поглубже нырнул. Вода надо мной начала пузыриться и пениться. Я долго плыл в сторону рифа на глубине десяти футов. Конечно, относительно долго — не более одной минуты. Мои легкие были уже не теми, что пятнадцать минут назад. Когда я вновь вынырнул на поверхность, на моей голове сидела темная промасленная шапочка. Правда, эта предосторожность оказалась излишней. Я лишь смог различить черный силуэт удалявшегося суденышка. Прожектора были выключены. Если капитан Имри решил, что работа закончена, — так тому и быть. Судно плыло в полной темноте, не были зажжены даже навигационные и бортовые огни.
Я поплыл в сторону рифа. Добравшись до него, я вцепился в камни руками и застыл на какое-то время, пока снова не обрел власть над собственными мышцами. На это у меня ушло приблизительно пять минут. Вот уж никогда бы не подумал, что можно за пятнадцать минут сделать такое с человеком, Я бы с удовольствием отдохнул на этом рифе еще с часок, но время работало против меня. Я погрузился в холодную воду и поплыл в сторону побережья.
Я трижды пытался, и все три раза мне не удавалось забраться с надувной лодки на борт «Файркреста». А расстояние-то было футов шесть! Только шесть футов! Его бы элементарно преодолел и десятилетний ребенок. Но Калверт этого сделать не смог, ведь Калверт старик. Я кликнул Ханслета, но тот не появился. Я крикнул его трижды, результат был тот же. «Файркрест» оставался темен, с яхты не доносилось ни звука. Куда он запропастился, черт бы его побрал?! Заснул? Сошел на берег? Нет, на берег Ханслет сойти не мог — он обещал оставаться на борту. Ведь за время моего отсутствия могло прийти какое-нибудь сообщение от Дядюшки Артура.
Значит, он крепко спал! Я почувствовал, как во мне поднимается слепая ярость. Это уж слишком! Я и так сегодня нахлебался досыта! А ему, видите ли, захотелось поспать! Я закричал что было сил и забарабанил рукояткой «люгера» по железной обшивке судна. Но он так и не вышел.
Наконец с четвертой попытки мне удалось подняться на борт. Держа веревку от резиновой лодки в руке, я несколько секунд полежал на животе, а потом с трудом встал. Закрепив линь, я отправился на поиски Ханслета. Мне хотелось ему кое-что сказать! Но сделать этого мне не пришлось. Его не было на борту. Я обыскал «Файркрест» от кормы до носа, но не нашел ни единого следа. Ни остатков еды в салоне, ни грязной посуды на камбузе. Никаких признаков сопротивления или борьбы. Все было чисто, в самом образцовом порядке. Все было именно так, как должно было быть. Не было только Ханслета.
Минуту или две я сидел в салоне, согнувшись в три погибели, и пытался ответить на вопрос, куда мог исчезнуть Ханслет. Но в те минуты я ничего не соображал. Тогда я снова вышел на палубу, чтобы поднять надувную лодку и подвесной мотор. На этот раз я не стал совершать никаких маневров. Не говоря о том, что в подобном состоянии это было невозможно, время игры в прятки прошло. Я выпустил воздух из лодки и спрятал ее вместе с подвесным моторчиком в шкаф. Вы спросите, что будет, если кто-нибудь вновь вздумает обыскать яхту? Что ж, пусть попробует. Первое, что я сделаю, это всажу в пришельца пулю. И мне все равно, даже если этот кто-то представится полицейским. Сперва пулю в руку, в ногу — неважно, а уж потом стану слушать его объяснения. А если речь пойдет о ком-нибудь из моих «друзей» с «Нантсвилла» или из песчаной бухты, то этот гад получит пулю сразу в лоб.
Я прошел обратно на корму, чувствуя себя совсем больным. Вертолет лежал на дне вместе с пилотом, грудь которого была прошита автоматной очередью. Когда я подумал об этом, мне стало плохо.
Я разделся, обтерся сухим полотенцем, но даже эти немногие движения лишили меня последних сил. Дикая скачка через ночной лес с падениями, поиски лодки; усилия, которые я затратил, чтобы накачать ее воздухом и протащить по валунам к воде, — все это истощило меня. Резервов не осталось. Но в первую очередь я чувствовал себя больным душевно. Язва точила сердце и мозг. Я прошел в каюту и с трудом натянул свежую одежду, не забыв о шейном платке. Кровоподтек, искусно поставленный руками Квина, расцвел всеми цветами радуги, распылился и еще больше вздулся, так что платок мне пришлось подвязать почти до ушей. Посмотрелся в зеркало: сейчас я очень походил на своего собственного дедушку, лежащего на смертном одре. Лицо хорошего воскового цвета, какой обычно бывает у умирающих, и на нем красные царапины от сосновых веток и иголок. Все это походило на сыпь, а чувствовал я себя так, словно заболел бубонной чумой.
