Дмитрий Быстролетов - Путешествие на край ночи
Наши советские имена и фамилии оставлены подлинные: Пепик, Эрика, Клявин, Берман, Базаров, Малли и другие. Некоторые персонажи, например Носик, остались без фамилий; так лучше, безопаснее. Те, кого не следует ни жалеть, ни опасаться, названы прямо и точно — Эдда Муссолини, Умберто Савойский, граф Чано. Названия городов иногда заменены. Черт побери, в самом деле — Локарно или Лугано, не все ли равно? Оба городка прелестны и расположены рядом…
Так что же получилось?
Кальдерон когда-то сказал, что в этой жизни все правда и все ложь. Я утверждаю обратное: в этой жизни нет ни правды, ни лжи. Точнее, у меня описана святая правда, но так, что каждое слово описания — ложь, или наоборот — описана ложь, где каждое слово — настоящая правда! Эх, не все ли равно…
Гришка когда-то рассказывал об одном своем забавном знакомстве — старом графе Цезаре-Адольфе-Августе-Эстергази. Граф промотал все свое состояние, включая великолепный пражский дворец, и по договору пожизненно помещался в бывшем домике садовода. Домик состоял из одной комнаты, которую полностью занимал откуда-то снятый огромный каменный герб графов Эстергази — он был боком косо прислонен к стене, а под ним, в образовавшейся щели, спал пожилой граф со своим молодым лакеем: ни от герба, ни от лакея граф отказаться не мог. Это было единственное, что у него осталось от былого блеска.
Теперь Гришка предложил ему кругленькую сумму, и на средства рязанских и тульских колхозничков доставил жениха в Ниццу, где его ждала невеста. Иоланте достали паспорт на имя чехословацкой гражданки Роны Дубской, дочери государственного чиновника, 25 лет от роду, разведенной. Паспорт всем был хорош и даже несколько льстил Иоланте годом рождения, но беда была в том, что в графе "Особые приметы" стояло: "левая нога отсутствует" — опять подвел Георг, знаменитый паспортист с Лубянки! Но времени не было, и мы решили рискнуть, шла игра ва-банк. Французский католический священник чешского языка, конечно, не знал, а после заключения брака паспорт был срочно обменян по почте из туберкулезного санатория. Новобрачного отправили назад в его щель под покосившимся гербом, в постель к молодому лакею, а новоиспеченная графиня сделала крюк в Париж, и после прикосновения волшебных рук из модных фирм с улицы Мира, при поддержке все тех же колхозничков, превратилась в сногсшибательную красавицу и роковую женщину. "Вот это да!" — хором сказали мы, когда в первый раз увидели ее на улице.
Неделя прошла в репетировании печальных и красивых поз, в нудном заучивании своей новой биографии. Затем графиня Рона Эстергази, с крохотной болонкой на золоченой цепочке, появилась в Локарно. Это был период между двумя сезонами, — летним и зимним — одна волна туристов уже схлынула, а другая еще не обрушилась на маленький городок, и блестящая одинокая иностранка не могла остаться незамеченной. К тому же, она не говорила по-итальянски и нуждалась в помощи. Галантный полковник предложил свои услуги. Завязалась дружба, потом в скромной церквушке святого Луиджи старый священник скрепил таинством брака пылкую любовь пожилого офицера и молодой аристократки, к тому времени уже получившей свидетельство о разводе.
Была ли выдача Иоланты замуж ошибкой? Не знаю. " Преступление или геройство?" — сказал я себе тогда, но внутренне ощущал ее, как жертву, гораздо большую, чем, если бы понадобилось отдать собственную жизнь. Именно совпадение горячего, радостного счастья с такой жертвой делало ее великой и святой: я отдал лучшее, что имел, больше у меня ничего не осталось…
На полковника Вивальди я смотрел без злобы и без ревности. Кто он? Случайный исполнитель? Служитель в храме моего бога? Ему, как и мне, выпало на долю совершить только обряд приношения жертвы. Я издали приглядывался к нему, видел прямолинейность этого простого и гордого характера и лишь радовался, что передаю любимую жену в руки честного и порядочного человека. Создалось настроение большого морального подъема, отрешенности от всего личного и житейского. Поэтому новое вторжение Изольды, на этот раз такое дерзкое и торжествующее, ранило меня чрезвычайно тяжело.
Уже присылка перстня в качестве свадебного подарка привела меня в бешенство — я воспринял его как разрушение своей мечты, как превращение морального подвига в житейский проигрыш. Я почувствовал себя битым и оставленным в дураках.
Письмо, с которым Изольда прислала затем Иоланте и портсигар, унизило меня беспредельно. Только раз я мельком прочел письмо, и ее слова жгли меня потом, как пощечина:
Я рада, что ваш бывший супруг принял столь благоразумное решение: развод лишь внешне оформил его внутреннюю несостоятельность. Он вынужден был признать поражение и передать вас мне — так именно я и понимаю его поступок, в этом смысле не лишенный известного благородства.
Возвращая вам свои прежние подарки, я полагаю, дорогая синьора, что мы возвращаемся к тому счастливому положению вещей, которое существовало когда-то".
Пользуясь неведением мужа, Изольда переехала в их дом как подруга и постоянная гостья жены. Я попробовал издалека и закулисно удалить ее, но не смог… Что за горькое сознание бессилия я тогда пережил!
Но сцена, подсмотренная из-за кустов в саду их виллы… Проклятье! Она решила все. То, что я лишь теоретически предполагал и о чем всегда старался не думать, вдруг предстало передо мной в такой оскорбительной наготе. Просто и ясно, всем телом и душою своей я понял, что это — предел: отныне я буду жить только для одной цели — убить Изольду. Только ее смерть может сделать мое дальнейшее существование возможным.
Вопрос стал ребром: я или она. И все благие мысли об осторожности и грозном начальстве разом вылетели из головы. Я потерял всякое самообладание и разум. Превратился в зверя. Может быть, Изольда могла бы спать спокойно, если бы узнала, что ее безумно ревнует бухгалтер большого шляпного магазина или педагог средней школы: такие люди богобоязненны и оружием не располагают, а убить человека в культурной стране нелегко. Но я был человеком, прошедшим тяжелую жизненную школу, пистолет всегда оттягивал мой задний карман, и главное — я был разведчиком, в распоряжении которого находилась группа отчаянных людей. Потеряв голову, я стал опаснее любого зверя.
Я пишу это не для оправдания, а для объяснения. Человек всегда остается лишь человеком, и по существу важны только общественные последствия его проступка. Когда советский посол в Чехословакии Антонов-Овсеенко, — человек, ведший войска на штурм Зимнего дворца и с наганом в руке арестовавший Временное правительство, а впоследствии ставший командармом Рабоче-Крестьянской Красной Армии, — в Праге позорно бросил свой дипломатический пост, жену и четырех детей и сбежал в Варшаву со смазливенькой служащей нашей Совкниги, то он унизил нашу страну, вызвал громкий скандал и дал пищу для очередного взрыва антисоветской травли в буржуазной прессе. Его проступок нанес нам вред. Я в Швейцарии был никем, человеком с фальшивым паспортом в кармане, и мой проступок прошел незамеченным и не нанес нам никакого вреда. Оправдываться перед ИНО ОГПУ мне не в чем, а перед своей совестью оправдания мне нет, и я мучительно сознаю это. Перед судом совести я признаю — "Виновен!".
