Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
Я хотел снова спросить: «Почему?» И не спросил. Вместо этого я задумчиво поинтересовался:
— А тебе не кажется, что это неправильно и… несправедливо? В наше второе лето здесь погиб Север, Игорь Северцев. Чем он был хуже меня? Я могу ещё и ещё называть…
— Я тоже могу, — отозвался Диад. — Одна ошибка… только одна… И расплата за неё; ни при чём тут — «хуже», «лучше»… Жестоко, да? Но не несправедливо…
— Значит, я буду жить, — тихо сказал я. — Мы будем…
И снова замолчал.
Но я не просто молчал. Странно, но я вспоминал, и эти воспоминания всплывали у меня в мозгу, словно фантастические кадры из какой-то бессистемной, но берущей за душу склейки, пропитанной моей памятью, как проявителем и закрепителем одновременно. Я не «заказывал» этих воспоминаний. Они приходили сами собой… Не получалось вычленить из них ничего конкретного, но то всплывали трупы в первом разорённом неграми селении, которое я увидел… то лицо умирающего на руках Лаури Свена… то металлическая груда оружия на каменном полу… ландскетта, выпадающая из мёртвой ладони Кристины… голова Севера на шесте… смертельный холод голодной зимы, луна в глазах волчьей стаи… скрип стали толлы о кость бедра, моего бедра… лицо Дейны, лицо моего «хозяина», лицо желтоглазого Жоэ — калейдоскоп, мозаика, вихрь лиц… вытянутая к моему лицу рука Марюса… бредущий к берегу в белой пене прибоя Саня, его улыбка, улыбка на мёртвых губах… волна Атлантики, рёв ветра в вантах… Вадим, поднимающий руку на палубе нашего корабля… смеющийся Сергей, раскинувший руки мне навстречу у своего трона… брызги бледных искр из-под клинка… злое отчаянье схватки… тёплая пыль тропы на Кавказе, её вкус со вкусом крови во рту… солнечный мёд первого нашего с Танькой раза на дне каменной чаши, переполненной весенней зеленью… звериная, ловкая посадка Джека у снежной норы при нашей первой встрече… снежный вихрь из-под её лыж, мчащихся у самых пастей двух амфиционов… клятва под взвихренным небом надвигающейся бури… Равнины Америки, бесконечные ковыли, а в небе — плавающие кресты птиц… Вздымающиеся снежные шапки Кордильер… Огромный баллон дирижабля, медленно поднимающийся из каньона перед окаменевшим Андреем… Кукурузные поля на том острове, где разошлись наши с Вадимом пути, острый блеск клинков тогдашних схваток, отряд Арниса, пробивающийся нам навстречу… Джек, прощающийся со мной… Стеклянные провалы меж стеклянных гор, наш «Большой Секрет», словно вмурованный в воду взвихренного тайфуном моря… Мои ладони на столе, и слёзы Танюшки, и алые пятна на бинтах… Туманы Пацифиды, туманы над берегами, туман над джунглями… страшный дождь, смывающий кожу, смывающий чувства и память… Ладонь над моим лицом… выскакивающие из спины Олега ассегаи… выстрел из пистолета, пуля в плече…
Что ещё?!
Я потрогал ладонью бронзовую оковку ножен палаша. Вновь сгустился туман. Диад ждал, спокойно и терпеливо.
Я провёл здесь целых семь лет. Почти столько же… ну, немногим меньше, чем прожил там. И — если честно признаться! — намного насыщенней. Это была страшная жизнь. Это была красивая и бешеная жизнь. Это была тяжёлая жизнь.
Это была жизнь.
Оказывается, всего лишь ступенька куда-то ещё.
Может ли жизнь быть ступенькой?
А те? А погибшие? Может быть, они и делали ошибки. Но — честное слово! — они были хорошими людьми. Многие из них — наверняка уж…
Всё-таки — жаль.
Я улыбнулся и прочёл:
— И никто — и никто не вспомянет войну.
Пережито — забыто. Ворошить ни к чему… Ну что же, Диад… Я рад, что всё кончилось. Я пойду за своими. Хорошо?
Шагал я пешком
И крался ползком,
Нащупывал носом путь.
А встретился лес —
На дерево влез —
Вокруг с высоты взглянуть.
Свой собственный след
За несколько лет
Я вмиг оттоль рассмотрел!
И понял, каких,
Беспутен и лих,
Успел накрутить петель!
А что впереди?
Неисповедим
Всевышний разум Богов!
Под солнцем искрясь
Гора вознеслась
В короне белых снегов!
И понял я: вот
С каких бы высот
Земной увидеть предел!
Я ногти срывал.
Валился со скал.
Я сам, как снег, поседел.
Но всё же достиг!
Взобрался на пик.
Открылся такой простор!
Вблизи и вдали
Все страны земли
Нашёл любопытный взор.
Куда же теперь?..
И снова я вверх
Гляжу, мечтой уязвлён.
Там синь высока.
И в ней облака.
И солнца сизый огонь.
Там Правды престол…
Но Божий орёл
Пронёсся рядом со мной:
«Мой друг, не тянись
В запретную высь.
Коль нету крыл за спиной!
Немногим из вас
Та тропка далась;
Тебе они не чета.
Мой друг, ты и так
Душой не бедняк.
О большем — и не мечтай!
Я спорить не стал.
Я попросту встал,
Не жалуясь и не кляня,
И прыгнул вперёд…
Паденье? Полёт?..
Пусть Небо судит меня.
— Диад.
Я обернулся. Оказывается, он уже тоже уходил и сейчас смотрел на меня через плечо — немного нетерпеливо, но по-прежнему дружелюбно.
— Чего? — спросил он, как спрашивает друг, которого ты окликнул. И у меня стиснуло горло — я вдруг воочию увидел пологий зелёный откос, нас с Танькой, верхами спускающихся по нему вниз — туда, где из домика под низкой черепичной крышей, у мостика над ручьём, держа за талию рослую красавицу, вышел Диад — они стоят, смотря в нашу сторону, улыбаются и ждут нас, своих друзей, и воздух сладок и густ от запаха поспевших яблок в саду за домом…
— Диад… — я помялся. — Ты не можешь мне сказать… что там со мной?
— Могу, — пожал плечами Диад так, словно это было полной ерундой, я попросил у него подержать сумку, пока я перешнурую кед. — Смотри.
Он махнул рукой перед собой, словно протирая невидимое стекло. И я увидел — как тогда, там, где существо показывало мне берег Пурсовки.
…Это было фойе какого-то большого здания — наверное, института, потому что тут оказалось полно молодёжи. Около большой доски объявлений стоял молодой парень, одетый в серую тройку, с чёрной мужской сумкой на бедре, подтянутый и прямой. Я вгляделся — да, это был я. Это было моё лицо, даже почти не изменившееся, хотя и несомненно повзрослевшее… и моя манера держаться — не нынешняя, а тогдашняя. Я разговаривал с двумя молодыми мужчинами в чёрной полувоенной форме, на рукавах рубашек которых были видны повязки с алыми угловатыми свастиками.
