Евгений Войскунский - Искатель. 1975. Выпуск №2
— Ис-пу-гался… — тяжело выговорил Федор и помотал головой.
— Испугался, — очень охотно подхватил Антон… — Очень ее испугался.
Услышав его голос так близко от себя, Федор снова почувствовал в себе закипающую ярость, готовую захлестнуть его темной волной.
— Семен Васильевич… — начал Комолов.
— Заткнись! — бухнув кулаком по коленям, гаркнул Зимогоров. — Заткнись! Слова не моги…
«Се-еме-ен! Семен! — застонала у Федора душа. — Как же так… Как же так, а?» — И он ощутил, что сдерживаемая ярость вот-вот прорвется слезами. Он видел уже, как расплывается, теряя четкие очертания, лицо Антона перед ним. Тогда Федор заставил себя встать. Прижав костяшки пальцев к глазам, сбросил слезы. И тут только вспомнил о том, что сказала ему, прощаясь, Марья.
— Так, — протянул он. — И осталась вдова с сиротой… Точно говорят, будто бабье сердце — вещун. Как она сюда торопилась! Издалека правду чуяла.
— Я же повинился… — сказал опять Антон.
— А, это ты? — словно только что увидев Комолова, проговорил Федор. — Вставай, чего ползаешь? Давай я тебе лапы-то стяну ремешком. Оно спокойнее будет.
— Я готов не то претерпеть, Федор Фаддеевич, — поднявшись и подставляя руки под ремень, сказал Антон.
— «Претерпеть»… Терпят за правду, а по дурости мучаются. И надо еще посмотреть, подумать, как дело было. Это просто сказать «нечаянно». Ишь ведь, убил, а нечаянно. Ты толком расскажи.
«Чего это я так много болтаю? — спросил себя Федор. — Право, надо расспросить да разобраться толком».
— Я в сидьбе был…
— Это что у старого солонца?
— Да. Вечерело. Уже потемней, чем сейчас было. Передо мной солонец, бойница, а в лаз сидьбы вижу, карабкается зверь по склону распадка. Жуть меня взяла. Вот и бросил пулю.
— Бросил, значит.
— Ну кинул…
— Хорошо кинул.
— Попал…
— И сразу — туда?
— Сразу.
— Это после жути-то?
— Увидел, будто не зверь. Пуще испугался.
— А сколько пантов убил?
— Третьего изюбра ждал.
— Дождался?
— Какая уж потом охота…
— Один сидел-то?
— Один, — заторопился Комолов. — Один. И испугался. Жуть обуяла. Глухая, неходовая ночь шла.
— Чего же сидел? Уходил бы в балаган.
— Я… я потом уж разобрался. Я…
Егерь не стал дослушивать длинное объяснение Комолова, а как-то невольно для себя подумал: о чем бы вот теперь стал расспрашивать, чем интересоваться Семен Васильевич? Не однажды брали они вместе браконьеров в тайге…
«Но не убийц! — остановил себя Зимогоров, но сдержал всколыхнувшуюся в сердце ярость. — Не о том думаешь, егерь. Тут, как Семен Васильевич говорил, тактика нужна. «Тактика»… Нажал на спусковой крючок: — и вся тактика. Марья и та не осудила бы меня… А о Стеше и говорить нечего. Не ярись, егерь. Не ярись и размышляй. Поперву Семен Васильевич спросил бы, откуда стрелял Комолов. Я спрашивал. Потом, пожалуй, Семен Васильевич попросил бы место показать, где человек находился, в кого стреляли. В него, а не в кого-то!»
— Где инспектор был? — обратился егерь к Комолову. — Где ты его…
— Вот там, — поднял Антон связанные руки.
— Идем.
Они шли довольно долго и остановились у края крутого склона распадка. Внизу шумел ручей, а по откосу каменной осыпи торчали редкие кусты.
— Здесь.
— Где? Точно.
— Руки развяжи. Со связанными не спуститься.
— Черт с тобой, — сказал Федор и подумал, толкнуть бы вот сейчас этого губошлепа — и поминай как звали… Потом Федор вздохнул и освободил запястья Комолова.
— Подожди, — сказал егерь и одним ударом топорика, снятого с пояса, наискось, почти без звука срезал стебель лещины толщиной в руку. Затем они спустились по круче.
— Вот тут, по-моему.
— Тут или по-твоему?
— Дождь все размыл. Тут, однако. Чего уж там? Я же признался.
Федор ничего не ответил и от места, где забил колышек, глянул вниз, на подтопленное русло ручья. Очевидно, Антон перехватил его взгляд:
— Вода высокая еще. Не видать того места.
Тугие перевитые струи ручья катились стремительно, и, сколько ни пытался Федор представить себе, что там, под этой мутной водой, присыпанное галечником, лежит сейчас тело его друга Семена Васильевича, воображение отказывало. Он видел бегущую воду, знал: под ней есть каменное дно, и дальше был только камень.
— Ладно, — проговорил сам для себя Федор. Он вообразил себе вот такой же хотя бы вечер. Комолов лежал в сидьбе. Вдруг услышал позади себя шелест. Испугался и выстрелил наугад. И нет Семена Васильевича… Ждать придется, пока вода спадет. Не достать иначе. Даже в мыслях Зимогоров не допускал, что увидит Семена мертвым. И, вспомнив, что сидьба на двоих, спросил Комолова:
— В сидьбе ты справа от входа лежал?
— Справа.
— А может, слева?
— Справа. И теперь котомка там валяется. Ну и что?
— Справа так справа.
— Чудак ты, Зимогоров. Что тебе показать, как я в сидьбу забрался?
— Ты расскажи.
— Шел, шел…
— Ясно.
— Дошел. Карабин в правой.
— Так.
— Стал снимать котомку. Скинул с левого плеча.
— Так.
— Перехватил карабин в левую. Снял котомку с правого и положил ее правой рукой справа от входа. Теперь все?
— Все, — сказал Федор и, прикрыв глаза, представил себе сидьбу, в которой он, правда, не бывал лет пять. Но он постарался вспомнить сидьбу очень подробно. Она устроена у солонца примерно в километре отсюда. Подняться к ней можно поверху. Но это длинный путь. Короче по правой крутой стенке распадка. Так и сделал, очевидно, Семен Васильевич, если его «прикопали» в распадке. Поднявшись, надо идти вверх по косогору метров сто пятьдесят, и прямо упрешься в лаз сидьбы. Она устроена меж корней огромной липы, второй такой в округе нет. Под комлем липы вполне можно разместиться двоим. Если залечь слева, то в «амбразуру» сидьбы виден почти весь солонец и дебри справа, откуда обычно идут изюбры. Слева место удобнее. Почему же Комолов залег справа? Если лечь справа от лаза, то дальних подходов к сидьбе не видно, их загораживает толстый корень липы. Правда, тогда ветер, дующий обычно снизу, не понесет запах человека на подходящего к солонцу зверя.
«Однако… — остановил себя Федор. — Однако человек, лежащий справа от входа, пожалуй, обернувшись, не увидит в отверстие лаза склона распадка, по которому шел Семен Васильевич… Не увидит?»
Зажмурившись, Федор постарался в точности представить себе, действительно ли нельзя увидеть в отверстие лаза склон распадка, по которому поднимался инспектор, если лежать справа от входа. Егерь очень разволновался. Память словно отказала ему. Он не мог увидеть из положения, в котором находился Комолов, склона распадка! Никак не мог.
