Василий Ардаматский - Ленинградская зима
Чепцов слушал подряд все передачи Ленинградского радио – известия, песни, объявления. Он не все понимал, но чем дольше сидел у репродуктора, тем тревожнее становилось у него на душе… Школьница читала свое письмо на фронт, отцу. Зыбким девчоночьим голоском она говорила взрослыми, серьезными словами, сообщала, как она вместе с матерью защищает свой дом от вражеских зажигалок, что она подала заявление на курсы медсестер и теперь будет мечтать только об одном – оказаться в воинской части, где служит отец… Вот Кумлев считает, что он, Чепцов, совершил ошибку с гостиницей. Может быть, но как без этого он мог проверить возможность попасть туда?.. Из черного бумажного круга репродуктора послышался низкий глухой голос. Женщина читала свои стихи о ненависти к врагу, о мести. «Святая ненависть», – несколько раз повторила она. Защелкал метроном. Чепцов приглушил звук.
В комнату вошла хозяйка.
– Почему город так спокоен? На что люди надеются? – спросил у нее Чепцов.
– Нас всех научили верить… – после долгого молчания ответила она.
– Во что? В бога? – насмешливо воскликнул Чепцов и спросил серьезно: – Чему вас научили верить?
– Ну, как чему? Что наше государство победить нельзя.
– Чье государство?
– Наше, Советское, какое же еще… – серьезно ответила Элеонора Евгеньевна.
Чепцов, как-то неопределенно соглашаясь, покивал головой и снова усилил звук в репродукторе. Там пели какую-то залихватскую песню…
На другой день он встретился с фотографом Геннадием Ивановичем Соколовым в кабинете Кумлева, в его кинотеатре. Начиналась проверка агентов.
Из зала, где шел фильм «Человек с ружьем», доносились стрельба, крики «ура». Чепцов невольно прислушивался к этим звукам. Перед ним сидел худощавый мужчина, прямо смотревший на него холодными серыми глазами.
– Приблизилось время решительных действий. Вы готовы? – спросил Чепцов.
– Наконец-то… – На сухом лице Соколова мелькнула тень улыбки. – Я ведь уже думал бог знает что – пошел на дело, подпись дал и… ничего.
– Что вы можете сказать о настроении в городе?
– Вам это важно? – удивленно спросил Соколов.
– Да, важно… – сухо ответил Чепцов.
– Их надо истреблять, и тогда появится то настроение, какое надо, – ответил Соколов, не отрывая взгляда от лица Чепцова.
Чепцов знал, что Соколов – сын раскулаченного владельца сыроварни, но такого заряда ярости не ожидал.
– Не придется ли истребить поголовно всех? – спросил он.
– Нет, – дернул головой Соколов. – Стадо есть стадо! Сегодня они боятся одного кнута, завтра покорятся другому.
– Стадо – это нечто стихийное, а город… город выглядит весьма организованным, – возразил Чепцов.
– Стадо. Стадо… – упрямо повторил фотограф.
Попытка Чепцова заставить его реально смотреть на действительность ни к чему не привела. Фотограф задумался и после долгого молчания сказал:
– Они меня ослепили… они… С тех пор, как они загубили моего старика, я в рот не брал их сыра, как увижу, хотя бы на витрине, вкус крови во рту, и знаю: надо скорей уходить… – Соколов стиснул тонкие губы. Чепцов вдруг вспомнил, что до сих пор еще не решился взглянуть на свои склады, около Невы за Александро-Невской лаврой, и на баню на Гороховой улице, на доходные дома. Это как в детстве, когда нельзя раньше срока посмотреть приготовленные тебе подарки.
– Приказывайте, я начну их истреблять первый, – услышал он резкий голос фотографа. – Я специально приберег несколько катушек пленки, чтобы снимать, как их будут вешать. Дождусь?
– Дождетесь, – тихо, дружелюбно ответил Чепцов и положил свою беспалую руку на длинные холодные пальцы фотографа: – А пока мы хотели бы получить от вас кое-какие фотографии…
Встреча с Соколовым подняла настроение, даже чувство опасности отступило куда-то. Чепцов не знал, что Кумлев специально для первой встречи приготовил фотографа.
В тот же день Чепцов с Кумлевым отправились на Васильевский остров, к священнику Анатолию Васильевичу Ромоданскому. Кумлев сразу хотел показать человеку Акселя, что дело здесь приходится иметь с очень разными людьми.
Домик, в котором жил священник, лепился к стене маленькой церкви, окруженной высокими домами. Дверь открыл сам хозяин, но Кумлев не вошел, остался ждать на улице.
Ромоданский – плотный, немного сутулый старик с белой бородкой под широким лицом – стоял посредине комнаты и выжидательно смотрел на Чепцова. В комнате было сумрачно, поблескивали золотые ризы на иконах, чуть освещенных в углу мигающим огоньком лампады.
Когда Чепцов произнес условную фразу, священник сразу же ответил, как условлено, и, повернувшись к образам, довольно долго молился.
– Надеюсь, что в молитвах своих вы не забыли и меня, – сказал Чепцов, когда они сели к столу, покрытому выцветшей и поцарапанной клеенкой.
Священник сидел, чуть наклонясь вперед и напряженно сцепив лежавшие на столе руки.
– Слушаю вас, – сказал он наконец с такой подчеркнутой вежливостью, что ее можно было принять за насмешку.
Чепцов знал, что священника зовут Анатолий Васильевич, но почему-то не мог обратиться к нему по имени.
– Господин Ромоданский, я пришел к вам с радостной вестью, – начал Чепцов несколько торжественно. – Мы начинаем наше святое дело, настало время, когда ваши обязательства перед нами должны превратиться…
– Минуточку, – поднял руку Ромоданский, – Чепцов увидел, что он волнуется. – Прежде я должен сказать… Я во всем подчиняюсь церковным властям. И от них есть повеление, чтобы православная церковь и ее служители в эту грозную пору были с паствой своей, со своим православным народом. Так что я быть вам полезен не могу. И не властен решить иначе.
Чепцов был так поражен услышанным, что не знал, как себя вести, что сказать.
– Но вы не тревожьтесь, пожалуйста, – продолжал священник. – Иудой я не стану, ничьи сребреники мне не нужны. Я служу богу, и это для меня высший закон. – Он поднялся.
– Вы можете пожалеть, господин Ромоданский, но будет уже поздно, – сказал Чепцов, вставая. – Ваше церковное начальство и тем более бог – высоко, а мы – рядом.
– Угроз не страшусь. Все во власти божьей! – торжественно ответил священник.
– Я хотел сказать только, что патриархи тоже невечны. Не говоря уже об их повелениях.
– Моя обязанность эти повеления исполнять, а не отменять, – спокойно возразил священник. – Прощайте.
Как было условлено заранее, Чепцов и Кумлев шли по разным сторонам улицы. У Дворцового моста они сели в трамвай, Кумлев в моторный, а Чепцов – в прицепной вагон.
Пройдя на переднюю площадку, Кумлев взглянул через стекло и вздрогнул – ему почудилось, что вагоновожатая была та самая, которую три дня назад убило, когда он ехал на Охтинское кладбище. Он посмотрел внимательно – нет, эта была постарше, и лицо все в морщинах.
