Густав Эмар - Росас
— Возможно ли?
— Что-то прозаическое!
— Ага!
— Материальное!
— Да?
— Никогда он не может понять свою жену.
— Ба!
— Одним словом, Ривера — идиот!
— В самом деле?
— Конечно, как все ученые!
— Это правда!
— О, если бы это былпоэт, артист, молодой человек с горячими страстями…
— А, тогда…
— Ах, я очень несчастна, очень несчастна! Я, у которой страстное сердце и которая понимает все прихоти любви!..
— Действительно, это несчастье быть такой, как вы, донья Мерседес!
— Каждый день я бросаю ему это в лицо.
— Кому?
— Да Ривере же!
— А!
— Я не только говорю ему об этом, но и кричу.
— То, что вы мне сказали?
— Гораздо больше!
— А что же он отвечает вам, сеньора?
— Ничего! Что он может сделать мне! '
— Он ничего не желает вам?
— Che! Он ничего не желает сделать!
— Он, очевидно, очень добрый человек, ваш сеньор Ривера!
— Да, он очень добр, но мне нет от этого никакой пользы! Я нуждаюсь в человеке с горячим воображением, талантом — словом в таком, чтобы мы оба безумствовали вместе!
— Санта-Барбара! Сеньора!
— Да, чтобы мы оба безумствовали, чтобы на весь день запирались вместе, чтобы…
— Чтобы… чего же больше, сеньора?
— Чтобы мы запирались вместе, несмотря на гнев Риверы, писали стихи и читали их вслух!
— А вы автор?
— Почему же нет?
— Прелестно!
— Я пишу свои мемуары!
— Великолепно!
— С эпохи еще до моего рождения.
— Как! Вы писали свои мемуары еще до рождения?
— Нет, я рассказываю историю с той эпохи, о которой мне рассказывала моя мать, которая, будучи беременна мною на пятом месяце, не могла спать от моих движений. Я родилась покрытой волосами, в год я уже бегло говорила. Нет страсти, которой бы я не испытывала в течение своей жизни — целый ящик в моем комоде наполнен письмами и локонами волос.
— А сеньор Ривера видел его?
— Тота! Когда я хочу его взбесить или если он смотрит на свою мертвую голову…
— Что такое?
— Да, да, старую голову мертвеца, которая находится в его комнате и перед которой он сидит, изучая не зная что.
— Ага!
— И знаете, что я делаю в том случае, когда он садится в своей комнате?
— Ага, это любопытно!
— Я приоткрываю дверь своей комнаты, так что он меня может видеть, открываю комод и начинаю брать из ящика письма и читать первую строчку каждого из них.
Дорогая моя Мерседес,
Идол моей жизни!
Обвенчаемся, Мерседес,
Мерседитас моей души!
НесравненнаяМерседес!
Мерседес, звезда моей жизни!
Блондиночка всего моего сердца!
И наконец миллион писем того времени, когда я была молодой, перечислить которые нет возможности.
— До какого же времени вы дошли в своих мемуарах?
— Вчера я начала описывать тот день, когда родила первый раз.
— Важная глава!
— Это курьез в моей жизни.
— Однако, он бывает со всеми сеньорами.
— Que? Это было удивительно! Вообразите, я родила, составляя стихи и не подозревая той опасности, в которой находилась.
— Какой удивительный организм!
— Это был мой первый ребенок: половина — стихи и половина — проза.
— Кто? Ребенок?
— Нет, мой труд, мемуары.
— Ага!
— Только этот несносный Ривера не хочет признать их достоинств.
— Должно быть, это холодный человек!
— Как лед!
— Материальный.
— Как камень.
— Без чувства.
— Разумеется!
— Прозаик.
— Он и не думает читать стихи.
— Человек без сердца.
— Скажите, что он идиот, и вы скажете все!
— Очень хорошо! Тогда я скажу, со всем уважением к вам, что он идиот!
— Это правда, однако я люблю его таким. Каждое утро он сам ходит на рынок и приносит все, что я люблю, он нежно будит меня и бросает на мою постель все, что он купил. Кроме того, если бедняга и рассердится немножко, то тотчас же и раскаивается.
— Это превосходная натура!
— Ничего более того, что я вам говорю. Он мне ни к чему я нуждаюсь в человеке пылком, талантливом молодом, сильном, который не покидал бы меня ни на минуту.
— Сеньора, пойдемте немного быстрее, уже близко до вашего дома! — сказал Мигель, видя, что его дама все более и более замедляла свои шаги.
— Да, идемте ко мне, я прочту вам кое-что из своих мемуаров!
— Извините меня сеньора, но…
— Нет, у вас нет никакой причины отказываться!
— Но очень поздно, сеньора!
— Нет, нет! Ривера еще не вернулся!
— Извините меня, Мерседитас, но это невозможно!
— Да, да, вы зайдете!
В этот момент они подошли к дверям дома.
— В другой раз.
— Нет, сейчас!
— Меня ждут!
— На свидание?
— Нет, сеньора!
— Не женщина?
— Нет, сеньора!
— Поклянитесь мне в этом!
— Даю вам слово!
— Тогда войдите!
— Не могу, повторяю вам, сеньора, не могу!
— Неблагодарный!
Дон Мигель неистово заколотил молотком, чтобы скорее пришел кто-нибудь избавить его от той опасности, в которой он находился.
— Но неужели вы в самом деле не зайдете? Вы презираете мои мемуары?
— В другой раз, сеньора!
— Хорошо, но пусть это будет завтра!
— Постараюсь.
— Ну, у нас есть еще утка, которую Ривера оставил к ужину, зайдите поужинать ко мне!
— Сеньора, я никогда не ужинаю!
— Тогда до завтра!
— Если будет возможно!
— Хорошо, я приготовлю к чтению наиболее интересные главы моих мемуаров!
— Спокойной ночи, Мерседитас!
— До завтра! — отвечала она.
Дон Мигель быстро пошел, почти побежал, как только закрылась дверь за сестрой его превосходительства Ресторадора, восстановителя законов, женщиной еще очень свежей, хорошо сложенной, с алебастровой белизной лица, но одаренной в высшей степени романтическим характером, — употребляя это выражение для того, чтобы определить нечто из ряда вон выходящее.
В то время, как наш герой, смеясь, как сумасшедший, бежит по дороге к своему дому, мы ненадолго вернемся в прошлое, чтобы рассказать некоторые факты, необходимые для понимания этой истории.
ГЛАВА XI. Как с падре Гаэте был кошмар и кто за этим последовало
В тот роковой для дона Кандидо Родригеса день, когда не удалась его отчаянная попытка ловко эмигрировать, в тот момент, когда он приближался к дому дона Мигеля, орошая мостовую водой, струившейся из его сапог и с панталон, его бывший ученик провожал до дверей на улицу президента Народного общества Ресторадора, явившегося к нему с просьбой о помощи в составлении адреса, который члены общества хотели послать знаменитому Ресторадору законов, вновь во время страшного кризиса, вызванного нечестивыми изменниками — унитариями, предлагая ему свою жизнь, честь и репутацию.
