Брет Гарт - Габриель Конрой
— Сядь, Джонни!
Взвинченный до предела треволнениями сегодняшнего дня, еще не остывший от вынашиваемых кровавых замыслов, Рамирес, получив это новое, нестерпимое оскорбление, готов был убить игрока. Возможно, с этим намерением он и кинулся к Гемлину. Возможно, он принял это решение в момент, когда тот осмелился его, Виктора Рамиреса, завтрашнего убийцу двух человек в Гнилой Лощине, публично назвать Джонни. Но, заглянув в глаза мистеру Гемлину, он передумал. Что именно он в них увидел, не берусь сказать. У Джека были выразительные глаза, большие, ясные, а также, как утверждали некоторые представительницы прекрасного пола, лукавые и нежные. Я со своей стороны могу лишь констатировать, что мистер Виктор Рамирес, не промолвив более ни слова, вернулся на свое место.
— Вы еще не знаете, что это за человек, — сказал мистер Гемлин, обращаясь к двум ближайшим соседям таким тоном, словно доверял им огромной важности тайну, но вместе с тем достаточно громко, чтобы его слышали все сидевшие за столом, включая и Рамиреса. — Вы еще не знаете, зато я знаю. Отчаяннейший мужчина, доложу я вам. — Мистер Гемлин лениво тасовал колоду. — Ваши ставки, джентльмены! У него скотоводческое ранчо в Сономе, а по соседству приватное кладбище, где он хоронит своих врагов. Кличка его — Желтый Ястреб Сономы. Сегодня он в скверном настроении. Возможно, недавно прирезал кого-то и еще чует свежую кровь.
Мистер Рамирес криво усмехнулся и сделал вид, что его ничто на свете не интересует, кроме движений лопаточки мистера Гемлина.
— А до чего хитер наш Джонни! — продолжал мистер Гемлин, постучав колодой по столу. — Хитер и коварен! В особенности, когда преследует очередную жертву. Вот он сидит и смеется. Не хочет портить игру. Ведь он отлично знает, джентльмены, что через пять минут вернется Джим и я буду свободен. Этого момента он и ждет. Вот почему смеется Желтый Ястреб Сономы. Во внутреннем кармане сюртука у него спрятан нож. Завернут в бумагу, чтобы, спаси бог, не испачкать. Джонни аккуратен с оружием. На каждую жертву припасает новый нож.
Сделав вид, что нисколько не обижен на шутку банкомета, Рамирес поднялся из-за стола и ссыпал в карман свой выигрыш. Мистер Гемлин делал вид, что не замечает его движений, до того самого момента, когда Рамирес повернулся, чтобы уйти.
— Решил обождать меня на улице, — сообщил он слушателям. — Всего лишь пять минут, Джонни! — крикнул он вслед удалявшемуся Рамиресу. — А если нет охоты ждать, то милости прошу на будущей неделе. Отель «Мэрисвилл», номер девяносто два, рядом с тем номером, Джонни, с тем самым номером!
Мистер Рамирес, вышедший из салуна «Аркада» на людную улицу, был настолько не похож на мистера Рамиреса, вошедшего в тот же салун двадцатью минутами ранее, что их можно было принять за двух разных людей. Дышал он ровнее, на впалых щеках его играл прежний румянец, взгляд был уже не отрешенным и застывшим, но по-старому живым и беспокойным. Если не считать, что, выйдя из салуна, он ускорил шаг и раза два тревожно оглянулся, не идет ли кто за ним, то можно было бы смело утверждать, что мистер Рамирес полностью переменился. И заметьте, не проливши ни капельки крови и не осуществив ни одного из своих мстительных замыслов. Поскольку я не ищу чести знать о мистере Рамиресе больше, чем он знает о себе самом, я не сумею объяснить то, чего не смог и он себе объяснить: по какой причине он переменился и почему вдруг охладел к взлелеянному плану мести. Быть может, если учесть, что ранее, несколько часов подряд, он разжигал свои инстинкты, не усматривая для них никакой преграды, а за последние двадцать минут получил некий афронт, психологическая загадка не окажется столь сложной. Могу лишь сообщить, что в половине седьмого мистер Рамирес пришел к выводу, что физическую расправу с неприятелями нельзя считать идеальным планом мести, а в половине восьмого принял решение вообще не брать билета на пароход, направлявшийся в Сакраменто. И тем не менее я утверждаю, что в продолжение предшествующих шести часов мистер Рамирес был самым доподлинным убийцей, не менее кровавым, чем все те, кто на деле совершил задуманное преступление, ибо случай не послал им мистера Гемлина, дабы пробудить в них природную трусость.
Мистер Рамирес спускался фланирующим шагом но Монтгомери-стрит, пока не дошел до угла Пасифик-стрит. Здесь его задержал запряженный шестеркой фургон, промчавшийся в тумане по направлению к пристани. Рамирес узнал курьерскую почту, спешившую к отплытию парохода на Сакраменто. Он не знал, однако, что в мешке почтальона лежало письмо следующего содержания:
«Сударыня, мы получили Ваше письмо от 10 — го числа сего месяца и внимательно с ним ознакомились. В случае успеха наша фирма обеспечивает Вам полную поддержку. Мы считаем Ваш нынешний план не менее удачным, чем предыдущий. Рекомендуем воздержаться от свидания наедине с мистером Рамиресом и привлечь для беседы с ним мистера Конроя. Присутствие третьего лица предотвратит возможность насильственных действий со стороны мистера Рамиреса.
С совершенным почтением Питер Дамфи «.
2. ТОЛПА СВИДЕТЕЛЕЙ
Улочка, в которую свернул Рамирес, на первый взгляд казалась решительно ни на что не похожей; о ней можно было лишь сказать, что причудливые, неправильной формы дома стояли по обе ее стороны; других отличительных признаков улицы она не имела. Она была дурно освещена, грязна, вся в лужах; наполовину в камнях и ухабах, наполовину в завалах песка; два или три раза она — самым прискорбным образом для пешехода — резко меняла уклон. Как видно, того, кто прокладывал улицу, нисколько не заботила судьба ее обитателей; он рассматривал дома как досадные помехи и, не задумываясь, жертвовал ими в угоду своему замыслу. Некоторые дома он наглухо закрыл от внешнего мира, к другим открыл доступ лишь по лестницам, в целом же добился впечатления, что все они были начаты постройкой с крыши и лишь потом, постепенно, доведены до фундамента. Таков был ближайший эффект его действий. Последующие результаты не заставили себя ждать. Улица практически перестала существовать для граждан Сан-Франциско, а обитатели ее стали считать себя как бы живущими вне человеческого закона. Некоторые из домов с самого начала были заселены коренными калифорнийцами испанского происхождения; верные консервативной традиции своей расы, они продолжали льнуть к своим casa 7, даже когда американцы удалились в новые, не столь гористые и более удобные для обитания части города. Следуя социальному закону, обрекающему политически бесправное и униженное меньшинство на изолированное существование, на место американцев прибыли другие — коренные калифорнийцы, и улица вскоре получила известность под именем Испанского квартала. Вдумчивого наблюдателя, склонного отмечать явления странные и достойные сожаления, должно было поразить, что все эти люди обитали в домах, нисколько не отвечавших их вкусам и навыкам, и вели жизнь, чуждую их природным склонностям и обычаям.
