Иван Новожилов - Королевский гамбит
Вечером Соколов рассказал Николаю о предложении Левченко.
— Я должен туда попасть, — непреклонно заявил он. — Не отговаривай. Такой случай не повторится. Секретная школа — это не что иное, как колыбель малого шпионажа. По долгу мы обязаны извлечь пользу из пребывания в плену.
— Но, товарищ командир, я тогда тоже вместе с вами завербуюсь. Вдвоем…
— Нет, Николай. — Соколов помолчал, разглядывая добрыми глазами взволнованное лицо Полянского. — У тебя задача гораздо сложней и опасней. Ты, конечно, понимаешь, что такое связь для разведчика. Без связи я в этой школе — пустое место. Так вот, организация связи лежит на тебе. Вольнонаемный пекарь из Лужичей сообщил фельдшеру Вагнеру, а тот передал Алиеву, что в этом районе действует партизанский отряд Лузина. Побег подготовлен отлично. За успешный исход его я не опасаюсь. Вы с Борисом должны во что бы то ни стало вырваться из лагеря, разыскать партизан, сообщить о моих действиях Силину и наладить затем связь со мной.
— Трудновато, товарищ командир! — проговорил Николай. — И вам в этой школе кисло придется.
— Понимаю. Но, думаю, что будь на моем месте Силин, он принял бы точно такое же решение. Надо, Николай, — а про себя подумал: “Армии, корпуса, дивизии в руках держат… Значит, отдыхают шпионы безбоязненно в этой секретной школе. Не там ли ниточка, которая приведет и к агенту, замаскировавшемуся в дивизии Бурова?” — По словам Левченко, мы уедем из лагеря утром. Если он не врет, секретная школа размещается в Вецаки. Силину сообщи о том, что я принял версию Сарычева-двойника. Будет возможность посещать рижские рестораны. Я наметил кафе “Рим”. “Рим”. Запомнил? Пароль: “Как здоровье?” Отзыв: “Начинаю поправляться!” Скажи Алиеву, чтобы не беспокоился, он поймет… Сдублируй это мое решение с Борисом. На… на всякий пожарный… Ну, а сейчас, Николай, поцелуемся на прощание и спать, спать!
МАСКА, С КОТОРОЙ НЕЛЬЗЯ РАССТАТЬСЯ
Соколов, Остапенко и Ухов, завербованные Левченко в лагере, прибыли в Ригу поздним вечером. “Добровольцев” встретил какой-то штатский с заспанным серым лицом. Он приказал конвою разместить новеньких поодиночке.
Майору отвели в каменном полуподвале сырую без окон комнату с голыми обшарпанными стенами. В комнате пахло плесенью и мышами. По углам висела паутина. Под потолком тускло светилась, покрытая слоем пыли, электрическая лампочка. “Первый шаг сделан, — думал Соколов, присев на краешек койки. — Чтобы уверенно чувствовать себя среди врагов, я должен год за годом восстановить в памяти мельчайшие подробности и даже интимные детали из жизни Сарычевых. Будет проверка и здесь, и по линии агентуры. Эх, Колька, Колька! При жизни не раз ты давал мне дельные советы. А теперь что сказал бы ты? Ты бы не обиделся, что спарил я тебя с однофамильцем, которого ты всегда презирал. И еще ты бы, Колька, сказал: “Утро вечера мудренее!”
Он разделся, повесил выцветшую гимнастерку и потрепанные галифе на спинку койки, подоткнул твердую, как мешок с песком, подушку и забрался под одеяло.
Рано утром пришли немцы. Они удивились спокойствию русского, который безмятежно спал. Даже от бесцеремонного толчка он не вскочил, а спокойно встал, заправил койку и жестами объяснил, что хочет умыться.
— Шнель! Надо быстро!
— Хорошо.
Работник разведывательного управления расспрашивал майора Соколова о службе в Красной Армии, о причинах, побудивших его согласиться на сотрудничание с германскими властями.
— Я — поклонник силы, — ответил Соколов. — Сильный всегда вызывает во мне чувство глубочайшего уважения и, если хотите, преклонения.
Неслышно в кабинет вошел человек в гражданской одежде и сел у камина, позади майора.
В конце беседы штатский, скрипя лакированными туфлями, приблизился к столу и пристально посмотрел Соколову в лицо.
— Гут! — сказал он после затяжной паузы. — Мы отправим вас по назначению, — и добавил: — С таким лицом можно ходить без оружия. Маска — экстра!
Пустынный двор особняка, где размещалось управление, был обнесен каменной стеной и вымощен брусчаткой, отполированной временем. Узорчатые чугунные ворота, пропуская редкие машины, щелкали железными зубьями фигурных запоров. У проходной с островерхой, как у часовни, крышей стоял грузовик. Короб его был окрашен в черный цвет. Неширокие двери короба, маленькие квадратные окна — по одному с каждой стороны — подчеркивали прямое назначение машины. Это была тюремная “черная Берта”. К ней и направился Соколов.
Из проходной навстречу майору вышел автоматчик в коричневой форме. Пилотка была небрежно сдвинута на ухо, на груди висел автомат. Немец, не отрывая настороженного взгляда от просторной лестницы парадного крыльца, приблизился к Соколову, потом скривился вдруг и закричал по-русски:
— В кузов! Живо!
У центрального входа в управление появился дородный офицер в небрежно расстегнутом френче. Раскачиваясь на толстых ногах, он с неприязнью смотрел и на солдата, и на Соколова.
— Стойте! — потребовал он по-русски. — Я говорю это вам, идущий к машине!
Майор остановился. Офицер (по знакам различия оберст), грузно ступая, приблизился к Соколову и, раскручивая на украшенном перстнями пальце ключ от автомобиля, спросил хрипло:
— Славянин?
— Да, русский.
— Висельник!
Оберст с нескрываемым любопытством ожидал, как будет воспринято его заявление. Но изборожденное шрамами, бородатое лицо военнопленного не изменилось. Коричневые со светлым оттенком глаза смотрели спокойно и твердо.
— Для этого не стоило привозить меня из лагеря.
— Где вас так разукрасили? — проговорил оберст уже более миролюбиво: он уважал смелых людей.
— На войне.
— Вы не многословны. А точнее?
— Я только что дал подробные объяснения.
Оберст, изумленный бесстрашием и достоинством русского, отошел на шаг, осмотрел его с ног до головы и проговорил:
— Мне вы нравитесь. Едете в школу?
— Не знаю…
— Зато знаю я! Передайте привет от фон Штауберга гауптману, начальнику этой школы. Вы познакомитесь с ним, — оберст круто повернулся и стал подниматься по ступеням.
“Фон Штауберг! Так вот, оказывается, с кем довелось встретиться. Это не кайзеровец, но что-то общее роднит его с тем, который впервые показал мне и Кольке Сарычезу прелесть “высокой германской цивилизации”. А гауптман? Не тот ли, что навестил нас на пересыльном пункте в Городище? Неужели через несколько минут состоится еще одна встреча?”
Зарешеченная дверка “черной Берты” приоткрылась. Показалось вытянутое бледное лицо Левченко.
