Иван Новожилов - Королевский гамбит
Показался комендант. Юрген скомандовал: “Стоять смирно!” Комендант развернул бумагу и начал громко читать:
— “За пропаганду против Великой Германии, за саботаж записи в “Российскую освободительную армию”, за организацию побега с пересыльного пункта в Городище военнопленного номер тысяча сто семнадцать подвергнуть смертной казни через повешение”, — и уже от себя добавил: — Так мы будем поступать с каждым, кто оказывает сопротивление и не выполняет рекомендации нашего командования!
Он кивнул головой. Один из автоматчиков ловко завернул Сальскому руки за спину, заставил его взобраться на табурет и накинул ему на шею петлю. Приподнявшись на носках, капитан крикнул:
— Товарищи! Скажите в России, что капитан Сальский был ее верным сыном! Держитесь! Гоните немцев с земли русской! Лупите их, как громил тевтонских рыцарей в свое время Александр Невский…
Автоматчик пинком выбил из-под ног капитана табурет.
…На другой день Полянский сообщил Соколову, что в каменоломне, во время обеда, к нему подходил азербайджанец из пятого барака.
— Алиевым представился, — говорил Николай. — Начал о житье-бытье расспрашивать. Подбодрял. Советовал не вешать головы. Убеждал, что трудности под силу только коллективу с твердой верой и крепкой душой… Даже свою пословицу привел: “Один конь, дескать, на скачках — не скакун, один джигит в бою — не войско”. И вами, товарищ майор, интересовался. Спросил, кто этот бородатый, со шрамами, и какое у него настроение?
— Хорошо, — ответил Соколов. — Я сам попытаюсь встретиться с Алиевым.
Знакомство произошло, когда майор насыпал в тачки гранитную крошку в дальнем углу карьера. К Соколову вместо Полянского и Великанова неожиданно подкатили свои тачки Алиев и худощавый, среднего роста блондин лет сорока. Майор, не показывая изумления, стал, как и раньше, совковой лопатой насыпать щебень в емкие короба.
— Зачем такой хороший человек сторонится других хороших людей? — заговорил Алиев: — Вай, вай… — он замолчал и быстро покатил тачку, так как из-за гранитных валунов появился автоматчик.
В течение дня майор о многом переговорил с Алиевым и блондином, который оказался начальником подпольного штаба, напарником азербайджанца по работе.
От них майор узнал позднее, что в лагере уже сколочена группа для побега, что подпольный штаб разработал детальный план: захватить казарму, заполучить оружие, сбить “кукушек” на караульных вышках, а, выйдя из лагеря, соединиться с партизанским отрядом Лузина, действующим в ближайших лесах.
Начальник штаба рассказал и о Сальском…
— Горячий парень. До безрассудства. Как только появился, начал действовать на свой страх и риск. Недели за три до вас доставили его к нам. Поначалу мы пытались предостеречь его. Не принимал. Всем поведением подчеркивал презрение к немцам: видел в этом единственный метод воздействия на окружающих. Проповедовал воспитание личным примером. Настойчиво склонял к немедленному восстанию. Убеждал, что мы сумеем раздобыть оружие у охраны, если рискнем напасть на нее хотя бы по дороге в каменоломню. Он и роли расписал, и людей расставил… Мы вовремя остановили его. Суворовский завет: “Храбрость города берет!” — был для него первейшей заповедью.
Со слезами, белея от ярости, рассказывал он нам о том, как фотографировали его немцы, как листовку напечатали и к нашим забросили. В этой листовке называли они Сальского агентом, который якобы заслужил высшую воинскую награду Германии за разведывательную работу в штабе одной из русских дивизий. Короче, фрицы окрестили капитана своим шпионом.
А ведь мог парень воевать. Говорят, был кем-то в оперативном отделении стрелковой дивизии. Пошел на передний край проверить готовность пехоты к атаке и увлекся. Опять воспитание личным примером. А по должности не имел права вести людей в атаку.
…Подпольный штаб назначил Соколова командиром группы по охране организации. Через Полянского и Великанова майор подобрал в каждом бараке надежных ребят. И развернулась подготовка к групповому побегу. Правда, точный срок все еще не был установлен, но руководящее ядро приблизительно рассчитывало приурочить побег к сезону затяжных дождей.
— Это, конечно, самый благоприятный вариант, — соглашался Соколов. — Но как бы к этому времени нас не разбросали по разным лагерям. Надо сжать сроки. Готовиться быстро и без просчетов. Малейший промах даст повод немцам учинить над нами расправу.
Неожиданно замыслы Соколова круто изменились. В лагере появился Левченко, циничный, наглый, с ухарскими замашками. Устроившись в бараке, он поздно вечером, после работы, собрал военнопленных, небрежно распахнул темно-синий френч со следами споротых петлиц и, ударяя себя в грудь кулаком, стал бахвалиться тем, что по доброй воле перелетел на боевом самолете к фашистам.
— С начальством разругался, — объяснял он, кривя губы. — Каждый командует, а толку… Я теперь домой не рвусь, мне здесь тепло и сыро…
Выступления Левченко за Великую Германию не находили поддержки.
После того, как однажды кто-то крепко тюкнул его по голове чем-то увесистым, Левченко умерил пыл и с коллективной обработки переключился на индивидуальную. Он стал приглядываться к окружавшим его людям, стараясь найти единомышленников. Мрачный майор с изуродованным лицом, всегда почему-то сторонившийся других пленных, привлек его внимание.
В тот день Соколов дежурил по лагерю: выносил мусор из бараков, подметал плац и дорожки, мыл полы в солдатской казарме.
Случилось как-то так, что автоматчики оставили его один на один с Левченко. Тот, схватив Соколова за рукав гимнастерки, заговорил:
— И не осточертело тебе, майор, здесь пыль глотать и дерьмо хлебать. Не тошнит? А меня тошнит. Плюнь на все. Ты мне сразу по душе пришелся… Мы с тобой во взглядах сойдемся. Так, что ли? Хочу предложить дельце… — Левченко замялся. — Видишь ли, послали меня в лагерь не камни на песок переделывать, не брюквенную бурду есть и вшей кормить, а с определенным заданием. Могу довериться, если трепаться не станешь.
— Говори.
— Дай слово, что смолчишь?
Учитывая очевидную важность сообщения, Соколов пробормотал неопределенно:
— Без честного слова промолчу.
— Верю, верю! — Левченко несколько раз оглянулся и вполголоса начал скороговоркой: — Я людей вербую в секретную школу. Пойдешь? Кормежка — что надо, в город выпускают… Пока учат, глядишь, и война кончится. Двоих уже сосватал. Соглашайся! Мне пятьсот марок выплатят. Пятьсот! Пропьем в каком-нибудь рижском ресторане, ну хотя бы в кафе “Рим”. Музыка, девочки! Да и в самой школе, что на курорте. И место-то какое! Взморье! У нас иногда на отдых останавливаются, ой-ой-ой, какие… Армии, корпуса, дивизии в руках держат. Как? Согласен?
