Виктор Вучетич - Искатель. 1976. Выпуск №6
— И построили?
— Построила. Теперь у нас с тобой еще лучше выйдет.
— А когда?
— Сейчас и пойдем. Вот стоят отличные березы.
Поодаль на каменном взлобке высилось несколько белоствольных красавиц. Они возвышались как бы отдельной купиной, и меж ними было совсем светло, не то что в остальном чернолесье.
Когда они подошли к громадным деревьям, Сергунька вдруг весело рассмеялся:
— Как же мы срубим дерево?
— Не станем рубить.
— А как же?
— А ты посмотри.
Мальчонка глядел добросовестно и долго, но лишь пожал плечами.
Лариса объяснила, что тут березу и не надо рубить, но если бы понадобилось, то она сумела это сделать. А так береза стоит очень близко к скале. Меж камнями и стволами метр-полтора. Она срубит несколько толстых орешин, закрепит в камнях и окажется довольно высоко от комля, где кора уже годится для берестянки.
Сергунька, оглядев дерево, стал хвалить его, а Лариса, вскинув руку с топориком, неожиданно высоким голосом завела странную диковатую мелодию:
— «Дай коры мне, о Береза!
Желтой дай коры, Береза,
Ты, что высишься в долине
Стройным станом над потоком!
Я свяжу себе пирогу,
Легкий челн себе построю,
И в воде он будет плавать,
Словно желтый лист осенний,
Словно желтая кувшинка!»
— Что это такое, Лариса? — вскричал Сергунька. — Откуда вы знаете такие красивые заклинанья? Совсем как дедушка Кимонко!
— Это не заклинанья. Стихи эти — «Песнь о Гайавате»…
— Он за хребтом живет? Не дальше, — затараторил Сергунька. — Дальше быть не может — там уж березы большие не растут.
— Гайавата — индеец…
— Удегеец, — не понял все-таки Сергунька и упрямо продолжил: — В Индии есть слоны, а березы не растут. Вы шутите. А я Рави и Шаши читал!
— Не индиец, а индеец! Индейцы в Америке жили, и их почти целиком уничтожили белые люди.
— Какие белые?
— Ну, ты белый, и я белая. Белые люди.
— Э-э, какая ты хитрая! Ты про других белых говоришь. Про тех, с которыми дед Антип дрался. Зачем же ему с тобой драться? А меня он любит.
— Конечно, конечно, — постаралась согласиться Лариса, подивившись находчивости и умению рассуждать у такого маленького мальчишки. Она многому в нем поражалась, а особенно его умению четко и по-своему мыслить.
— Я тоже заклинанья знаю, — сказал Сергунька и напыжился, втянул голову в плечи, руки скрючил, словно крылья перед взмахом, и стал прыгать, крутиться и каркать, а потом вдруг выставил руки ладонями вперед, сделал страшное лицо и выкатил глаза:
— Э, пудзя! Э, пудзя! Хо! Хо!
Лариса не смеялась, хотя все это выглядело уморительно. Мальчонка мог бы обидеться, и по справедливости. Она точно поняла главное в общении с маленькими, но весьма серьезными, очень ранимыми людьми: то, что говорится всерьез, должно столь же серьезно приниматься.
Попыжившись еще немного, Сергунька обмяк, не к месту шмыгнул носом и с сожалением прервал заклинанье, сообщив:
— Забыл. Знал и забыл.
— Бывает, — успокоила его Лариса. — Идем рубить слеги. Иначе не успеем сегодня укрепить их в камнях.
— Идем, идем, — заторопился Сергунька.
Потом Лариса стала укреплять слеги в скалах. Сергунька стоял чуть сбоку, так, чтобы не мешать ей работать, но когда появлялась надобность поддержать чуток лесину, подать оброненный топор, еще ли что, то мальчишка неизменно оказывался под рукой и был ловок, даже храбр. Помост-то они делали метрах в десяти от земли, бока скал поросли пестрым лишайником, который обдирался под ногами, и они скользили. Когда помост наконец уперся в ствол березы, Лариса присела отдохнуть.
— Вы помните еще про заклинанья про постройку берестянки?
Ух, как там про березу сказано! И дальше так же хорошо? — заглядывая ей в лицо, спросил Сергунька.
Она покосилась на него с улыбкой, которая выдала, что Лариса поняла его хитрость:
— И дальше так же хорошо. Только там говорится не о берестянке. Разве ты не помнишь? — Лариса облизала кончиком языка бисеринки пота, выступившего на верхней губе. Она давно так хорошо не уставала. Приятно ломило плечи, постанывала спина — тихо так, словно в благодарность.
— Инди… Индейцы называют такую лодку пирогой…
— Правильно. Тогда слушай:
До корней затрепетала
Каждым листиком береза,
Говоря с покорным вздохом:
«Скинь мой плащ, о Гайавата!»
И ножом кору березы
Опоясал Гайавата
Ниже веток, выше корня,
Так что брызнул сок наружу;
По стволу, с вершины к корню,
Он потом кору разрезал,
Деревянным клином поднял,
Осторожно снял с березы…
Сергунька молчал долго, очень долго после того, как Лариса перестала читать стихи. Ей показалось, наверное, будто она чувствует тоже — слышатся слова, точно гул далекого колокола, не замолкают. Не могут замолкнуть. И вот их-то эхо и слушает мальчик. Потом стали шевелиться его губы, уже повторяя заученные стихи. И наконец Сергунька сказал:
— А у нас нет ножа…
— Топор есть.
Не по правилам, — тихо заметил мальчик. И стал развязывать узел ковбойки, стянутый на животе.
«Зачем он это делает? — подумала Лариса, а потом тихо улыбнулась: — Вот оно что, ласонька ты моя!..» — и погладила вихор на мальчишечьей головенке:
— Березу тебе жалко…
— Немножко… — ответил Сергунька, не поднимая на нее взгляда. И неожиданно для Ларисы добавил, стукнув по камню кулачишком: — Давайте строить, а то совсем жалко станет.
— Пора, пора, а то не успеем к вечеру подрубить, — поднялась Лариса.
— Ножом было б лучше, однако.
— Да, — согласилась Лариса немного растерянно, потому что думала о другом: никто вот так не понимал ее в детстве, никто не строил с ней ни пирог, ни корабликов и ничего такого, и приходила она одна из школы в пустую квартиру, одиноко ждала одинокую мать. И они одиноко проводили вечер за вечером. В комнате стояли одинокие вещи, и хотелось всегда одеться потеплее.
Налетел вдруг порыв ветра. Длинные пряди ветвей потянулись по его струям, словно поплыли, колыхаясь.
— Затрепетала… — вытаращил глаза Сергунька.
— Ветер это, — рассердилась почему-то Лариса. — Просто ветер.
— Не-ет.
— Так будем строить пирогу?
Сергунька быстро закивал в ответ.
Она прошла к стволу березы, сунула топорик за спину за пояс. Лариса почувствовала, как бархатистый теплый ствол будто мается у нее под руками, то приближаясь, то удаляясь чуть-чуть, а изнутри ствола словно доносится глухое кряхтенье.
