Кир Булычев - «Мир приключений» 1975 (№22)
— Да ну!
— Купил у Губонина за один миллион. С винными подвалами — розовыми и белыми мускатами в доме — в парке Раевских. Шаляпин приценивался к живописной скале. Хочет построить дачу над морем. Путилов — заводчик. Огромный военный заказ. Манташев… Все сейчас в Ялте…
— Да ну их к лиху!
— Лиходеи полетят в тартарары, но пока мы их посадим на стол, а ты поднимешь их на своей матросской спине. Как в Тулоне.
— Это пожалуйста!
Терентий, сам человек безденежный, имел связи в разных кругах русского общества, легко завязывал знакомства с людьми. Он знал четыре европейских языка и японский.
Они фланируют по набережной. Ялта, как коридоры лазарета для выздоравливающих больных, раненых и посетителей. С Терентием здоровается мужчина в голубом котелке.
— Юшкевич. “Приключения Леона Дрея”. Читал?
— Читаю только Толстого и Куприна. Богатыри!
Много знакомцев у Терентия. Представительный господин Томилин. (Русский представитель акционерного общества страхования имущества от огня “Меркурий”.) Остановка поездов под Москвой называется его именем.
— А ежели революция сожжет именья, дома в Петрограде, Москве, заплатят?
Терентий смеется:
— Если признают русскую революцию стихийным бедствием.
А кто этот симпатичный штатский, который предлагает Терентию дорогую сигару, ласково заглядывает в глаза Бабушкина? Гроза преступного мира столицы, знаменитый сыщик российской земли Шидловский. На отдыхе? Или в погоне? Разве скажет!.. Со слов Терентия Бабушкин знает, что его близкая приятельница Ольга Модестовна живет в Джалите. Ухаживает за ранеными в той лечебнице, где Афоня Деготь. Друзья расстаются до вечера. Встреча — в ресторане. Бабушкин идет в лечебницу доктора Жане.
Врач и совладелец ялтинской больницы принимает Василия Бабушкина в розовом кабинете: на шелковых обоях розы, розовые кусты высажены в ящики из розового дерева. На стене в дорогой раме портрет седого ученого с белыми усами и снежной бородой — Макс Петтенкофер. В рамке поменьше — Илья Мечников у микроскопа. Фотографические снимки заставляют видеть жизнь не в розовом свете. “Во время эпидемии холеры в Санкт-Петербурге в 1908 году”. У деревянной церквушки — трупы. “Мечников с миссией врачей у тела жертвы чумы в Маньчжурии, 1911”, “В одной из китайских больниц для чумных больных — инъекция сыворотки через задвижное окно”. Не в первый раз Бабушкин разглядывает тут розовые кусты и ученых с умирающими от чумы и холеры. Жане в кресле, обитом мягкой розовой кожей, выписывает длинный, как товарный состав, счет. Итог оказывается большим, больше чем уже получил доктор.
— Господин больной Деготь моими стараньями вышел в здоровые люди. Он в здравом уме, в безжирном теле. Пищу может поглощать круглые сутки в астрономическом количестве. Курс лечения по моей европейской системе можно назвать чудом двадцатого века. Но таких чудес у нас много по счетам. (Он так и сказал!) Я выписываю его…
— Подождите. Я хочу еще подержать его у вас.
— Со вчерашнего дня — двойной тариф. Места нарасхват. Продукты питания дорожают непомерно. Наша Ялта потребитель, привоз стоит непомерных денег.
— Дайте ему все, что он просит, я заплачу, доктор.
— Тогда я припишу к счету еще, скажем, три дня.
— Пусть будет три дня…
Закрывая за собой дверь, Бабушкин отвел душу:
— Чумы на тебя нет! — Это в адрес процветающего врача.
Вечер выдвинул на ялтинском небе смуглую луну.
В ресторане за большим столом сытые господа слушали Терентия, который угощал их небылицами.
Господа мало пьют, но заказ обилен. (Они напьются после ресторана). Рыба с Волги, виноград из Ташкента, мясо из Орла, овощи и клубника из парников Гатчины. Разносолы из Москвы.
Василий Бабушкин останавливается у входа. Певица смотрит на вошедшего: вот это мужчина! Терентий увидел, что борец пришел, глазами передает ему: подожди.
— Господа! Предлагаю пари, если только у вас хватит наличных денег.
Что еще хочет сказать этот безнадежный космополит? Какое пари? У них ли нет денег!
У Путилова злобно сверкнули глаза, он не любит таких шуток. Барон хрипло хихикнул, Елисеев смеялся стремительными вспышками. Юшкевич подольстил:
— А зачем наличные? Одно имя, и всё!
— Уж не твое ли? — сказал Путилов.
Терентий знал, чем разжечь страсти этих сытых людей: — Кто самый сильный человек в России? Вы скажете, Иван Поддубный?
— Не ошибусь, — кивнул заводчик.
— А я знаю борца, который заставит вас поверить, что сильнее его человека нет.
Терентий под столом нащупал ботинком ногу Юшкевича, ему нужен союзник.
— Я расплачиваюсь за наш ужин и ставлю две тысячи против двух тысяч с каждого из вас, что матрос-борец Василий Бабушкин поразит всех своей фантастической силой. Он поднимет на своей спине стол, на котором разместятся десять человек.
— Ой! — вскрикнул Юшкевич, которому Терентий придавил ногу.
— Невозможно! — сказал Елисеев.
— Я бы взял такого матроса на свою яхту, — сказал барон Гинцбург.
— Десять человек не поднимет, — сказал Путилов.
— Даже девять, — сказал Шидловский. — Если я буду девятым.
— Разрешите пригласить за стол? — спросил Терентий. Певица проводила глазами рослого красавца, когда он подошел к столу петроградских господ, и запела:
Песня туманная, песня далекая
И бесконечная, и заунывная, —
Доля печальная, жизнь одинокая,
Слез и страдания цепь непрерывная…
Бабушкин за столом сказал приготовленную для этого случая фразу:
— Русскому не занимать силу у немца, француза и англичанина.
— Держу пари на ближайший гонорар! — выкрикнул Юшкевич.
Терентий открыл бумажник, отсчитал и положил на стол деньги.
Путилов потянулся за купюрами, проверил — две тысячи. Положил в свой карман. Надо было полагать, что он пари принял. Барон понял, что Терентий старается для борца:
— Зачем ему столько денег?
— Я бы мог ему дать две тысячи, но Василий Федорович хочет организовать чемпионат, — сказал Терентий.
— Я помогу ему и без пари, — сказал Шидловский.
— А знает ли он, кто вы? — спросил ядовито писатель.
— Человек! Убрать все со стола! — приказал гастроном-щик.
Певица привыкла к обстановке ресторана, пела, не теряла выразительности.
— А нет ли стола побольше, потяжелее? — заволновался Путилов.
— Я не сяду, — решил Елисеев. — Посажу вместо себя лакея.
— И то, — согласился Путилов, но взяло сомнение: — Они худые, эти людишки, пятьдесят пудов не натянут. Вот разве повара и буфетчика.
