Андрей Валентинов - Волонтеры Челкеля
— Что же теперь? — осторожно поинтересовался Арцеулов, присаживаясь рядом с полковником Любшиным. — Ведь вчера сообщали, что в Иркутск вошли войска Семенова.
— Чехи, — полковник махнул рукой и залпом выпил коньяк. — Их Национальный совет потребовал вывода всех забайкальских частей. Наши капитулировали, и теперь там какой-то Политцентр. Говорят, эсеришки…
— В Красноярске уже краснопузые, — добавил Ревяко. — А мы сидим в Нижнеудинске и ждем, покуда господа чехословаки чохом отдадут нас Совдепам. Сволочи! Всех бы их, союзничков!
Арцеулов не возражал. Господ союзников он ненавидел почти так же, как и красных.
— Нижние чины дезертируют, — тихо проговорил Любшин. — Сегодня ушло еще два десятка. Если будут бои — сдадутся все.
Ростислав кивнул, вспомнив унтер-офицера, с которым стоял в карауле.
— А Верховный?
— По-моему, он занят тем же, что и мы, — пожал плечами полковник. — По нему, как всегда, не видать, но если судить по господину Трубчанинову…
Ростислав усмехнулся. Лейтенанта Трубчанинова — личного адъютанта Верховного — офицеры недолюбливали.
— Сегодня кто-то предложил плюнуть на все и уходить в Монголию, — подал голос Ревяко. — Как, Ростислав, дойдем до Монголии? Там правда, говорят, водки нет, зато кумысу полно…
— Дойдем, — коротко ответил Арцеулов. — Лучше замерзнуть, чем…
Он не договорил, но собеседники поняли.
— Чуток бы теплее, — заметил полковник. — Между прочим, назавтра обещали похолодание, этак и до минус сорока дойдет. Боюсь, желающих немного будет.
— Все равно, — мотнул головою Ростислав. — Не в плен же сдаваться этим… рачьим и собачьим.
— Зачем в плен? — отозвался Ревяко. — Двадцать червонцев чехам в зубы — и довезут до Читы. А то и попросту — погоны долой, армяк на плечи и ходу… Как полковник Белоногов, — добавил он неожиданно.
— Господа, что случилось с Белоноговым? — встрепенулся Арцеулов. — Я только что услышал какую-то чушь! Будто бы волки…
— Это не чушь, Ростислав Александрович, — покачал головой Любшин. — Вчера полковник Белоногов переоделся в штатское и попытался уйти на лыжах через сопки. Говорят, перед этим с ним беседовал Верховный… Нашли тело к вечеру. Осталось, признаться, от него совсем немного. Велено считать его дезертиром, хотя мне что-то не верится…
— Мне тоже, — согласился Ростислав.
Внезапно уснувший капитан, о котором все успели позабыть, качнулся и мягко повалился на пол. Пришлось водружать павшего кавалера Св. Владимира на место.
— Вот-с, — констатировал Ревяко. — Молодежь пошла… Вы, Ростислав, лишились редкого удовольствия. Наш гость весь вечер тешил нас, так сказать, прибаутками. И знаете, о чем? Об упырях. Точнее, краснопузых упырях.
— Бред, — равнодушно отреагировал Арцеулов.
— Но излагал он знатно, — вступился за капитана Любшин. — Этак и поверить можно. Вы ведь на Каме были, Ростислав Александрович?
Арцеулов кивнул. Страшные бои на Каме он забыть не мог. Тогда, весной 19-го, победа казалась почти что рядом…
— Он служил, как и вы, у Каппеля, — продолжал полковник. — Ну и оказался на реке Белой, как раз там, где ударил Фрунзе. Так вот, он утверждает, что прорыв осуществлял отряд, извините, вампиров. Будто бы красные сформировали из упырей какой-то полк Бессмертных Красных героев. Их, естественно, не берут пули…
— А пленных они поедают на месте, — добавил Ревяко. — Представляете, Ростислав, зрелище? Жаль, Каппель не догадался вооружить вас осиновыми колами!
— Что за ерунда! — не принял шутки Арцеулов. — Такой полк у краснопузых действительно есть… Но причем тут упыри! Там и без пейзанской мистики было невесело!
— А упыри при том, что драпанули господа служивые, как зайцы, а после придумали сказочку, чтобы оправдаться, — предположил полковник Ревяко. — Пойди проверь! Морды у краснопузых багровые от спирта, взгляд, само собой, мутный… Ну а об остальном — не у Фрунзе же спрашивать!
— Я слыхал про этот полк, — заговорил немного погодя Любшин. — Туда, как говорят, направляют лучших красноармейцев из всех частей, а потом посылают на самые опасные места.
— Я тоже слыхал, — вспомнил Ростислав. — И впрямь тогда, на Белой, болтали, будто красных пули не берут, но мало ли чего болтают…
— Пули-то их берут, — согласился полковник. — Но вот что любопытно, Ростислав Александрович… Вы не задумывались, каким образом красные умудряются побеждать? Нет, я не про общую, так сказать, политику! Тут и они, и мы наделали глупостей приблизительно одинаково. И не замысел операций — тут тоже «обое рябое»… Я про их умение побеждать в нужный момент в нужном месте, выигрывать, так сказать, ключевые операции! Вы обратили внимание? Как раз к решающему бою у них и войска дисциплинированные, и население поддерживает, и наши чудо-богатыри, как на грех, в зайцев превращаются…
— А это из-за упырей, — вставил Ревяко. — У них упыри одностороннего действия. Своих вдохновляют, а на наших ужас наводят.
— Может быть, — спокойно отреагировал полковник. — А может, все несколько проще… И одновременно — сложнее. Один мой хороший приятель предположил, что у красных есть нечто вроде психического оружия.
— Лучи смерти, — с пафосом заметил Ревяко. — Пещера Лейхтвейса и человек-невидимка!
— Принцип Оккама, — пожал плечами Любшин. — Самое простое объяснение может оказаться самым верным. Технически это, конечно, сложно… Хотя, господа, кто его знает? Об этом говаривали еще до войны.
— Не думаю, господин полковник, — недоверчиво заметил Арцеулов. — По-моему, вся беда в том, что наша мобилизованная сволочь разбегается при первой же опасности. Если позади каждой роты поставить по пулеметчику — то поверьте мне, красным никакие упыри не помогли бы…
С этим не спорили. Вскоре полковник Любшин распрощался, прихватив с собой и безымянного капитана, который так и не успел в полной мере очухаться. Арцеулов еще раз вспомнил все виденное и слышанное этой ночью, пожал плечами и крепко уснул.
Наутро поезд было не узнать. Известие о падении Иркутска враз разрушило то подобие дисциплины, которое еще сохранялось в последние дни. На поверке недосчитались больше половины нижних чинов; впрочем, и многие из офицеров тоже сгинули, даже не попрощавшись. Остальные тревожно перешептывались, ближе к полудню говорить стали в полный голос. Положение и в самом деле становилось безнадежным. С запада наступала Пятая армия красных, окрестные сопки оседлали повстанцы, а путь в спасительное Забайкалье был отныне намертво перекрыт иркутской пробкой. Вдобавок ненавидимые всеми чехи усилили охрану станции, выведя прямо к семафору свой бронепоезд. Эшелоны Верховного оказались в западне, из которой не было выхода. Поговаривали, что легионеры получили строгий приказ своего Национального совета не брать в поезда офицеров, отчего цены на такие поездки сразу стали поистине астрономическими. Говорили даже, что проклятые союзники, взяв золото (а без золота, как уверяли, к ним нечего было и соваться) попросту выдавали офицеров повстанцам. То и дело в разговорах мелькало слово «Монголия», но почти все считали эту мысль безнадежной — пройти по лютому морозу несколько сотен верст было делом невозможным. Наибольшие оптимисты уповали на войска Владимира Оскаровича Каппеля, прорывавшиеся, по слухам, через тайгу, но оптимистам не верили — в такой ситуации не верилось даже в непобедимого Каппеля.
