Андрей Бильжо - Заметки пассажира. 24 вагона с комментариями и рисунками автора
– Так, машину снимаем, водителя в вытрезвитель…
– А я? – спросил я.
– А у тебя вообще еще паспорта нет…
Тогда, как молодогвардеец на фашиста, смело и нагло я посмотрел на него и отчеканил:
– Я комсомолец! Даю слово, что доставлю груз, – здесь милиционер посмотрел на тело Кости, – и машину по назначению. Мы не можем допустить, чтобы экспедиция НИЛЗАРУБЕЖГЕОЛОГИИ, важная для страны, была сорвана!
Милиционер отдал честь и лихо спрыгнул с платформы. Вскоре мы поехали. Это было удивительно – ехать по железной дороге под открытым небом, сидя в матерчатом кресле или в кабине машины, которая едет, но при этом стоит, либо спать в кузове, в спальнике. Последнее я и делал. На следующий день я ненадолго застал Перо трезвым. С одиннадцати часов он был уже готов. Состав то стоял, то ехал. Вокруг было родное Черноземье. Во время очередной остановки Костя решил пописать с платформы. Видимо, он считал, что струя, соединяющая его тело с Черноземьем, тверда, потому что он сильно наклонился вперед, но физика… Физика – это серьезная наука! У меня мама преподавала физику. Я знаю! Костя лежал лицом вниз, раскинув руки, как бы обнимая и охраняя описанный им только что участок родной земли. Я соскочил с платформы, закинул руку героя себе на плечо и поднял его. Если бы у Пера была забинтована голова, то наша группа напоминала бы скульптурную композицию «Два бойца». Тем временем по составу прошла угрожающая судорога. Так бывало перед отправлением. Как я перевалил этот испачканный черноземом мешок через борт платформы – не знаю. Стресс дает силы. Через семь суток водка, взятая Пером с собой, закончилась, и он превратился в нормального циничного водилу. С утра до вечера он рассказывал мне про баб и зону, про зону и баб – это все, что он знал и видел в жизни. Менялись географические зоны, а он про баб и зону. Мы проезжали мимо Аральского моря, где местные бабы угощали нас печеными сазанами, а он – про баб и зону. Спустя пятнадцать суток, ночью, мы прибыли на станцию Чимкент-Cортировочная. Было темно и душно. Мне захотелось чего-то чистого и белого. На душе было тревожно и грязно. Я дошел до станции, вошел в павильон, потом прошел по длинному серому коридору и уперся в дверь с красным крестом. Я постучал.
– Заходите, – услышал я. В чистом белом халате за столом сидела медсестра. – Чего тебе? – спросила она.
– Ничего. Можно, я здесь немножко посижу?
– Чаю хочешь?
Я пил чай с конфетами и очень хотел домой к маме. Я начал взрослеть. Мне всегда нравилось словосочетание «продолжение следует». В нем есть что-то железнодорожное. Куда-то ведь следует это продолжение. Вот и я объявляю в громкоговоритель: «Пассажиры, будьте внимательны, продолжение следует!»
Вагон 4. Половое созревание
За четыре месяца работы рабочим в геологической партии в Средней Азии я сильно повзрослел. Во-первых, я видел «коммунизм», и не один. Едешь по дороге Казахстана, стрелка направо – «Коммунизм № 1»; едешь дальше, стрелка налево – «Коммунизм № 2» и т. д. Это совхозы, и я там был, кумыс там пил. Во-вторых, мне исполнилось шестнадцать лет, и я выпил полную алюминиевую кружку красного болгарского вина, что потом делал не один раз. В-третьих, я видел, как занимаются любовью в одном спальном мешке. Этого я не делал. Мечтал, но не делал. В-четвертых, мне выписали первую зарплату, но денег не дали: «В Москве получишь!..» В-пятых, в Алма-Ате я загляделся на девушку и чуть не врезался в фонарный столб (явно повзрослел) и выронил мороженое, фруктовое с орехами, в шоколаде, на палочке, и расплакался – в Москве же такого нет (нет, все-таки остался ребенком). Но в общем я возмужал, отпустил челку до бровей, гордился первыми усами и расстраивался из-за первых прыщей. Кстати, я недавно придумал слоган для рекламы средства от юношеских угрей:
«Ищи-свищи, прощай прыщи!» По-моему, неплохо. Но вернемся в русло.
Итак, в моей голове была каша, состоящая из массы впечатлений: ощущения собственной значимости и комка комплексов неполноценности, распутать который мог бы только уже умерший доктор Фрейд или, на худой конец, еще не родившийся доктор Курпатов. Впрочем, вряд ли – кишка тонка. Вот таким я и должен был вернуться в Москву и продолжить учебу в 10-м классе. Впереди была только дорога домой. Железная дорога!
К платформе товарного состава уже прикреплена грузовая машина с крытым брезентом кузовом. Теперь-то точно знаю: ГАЗ-51. В кузове – видавшие разные виды спальные мешки; штопаные палатки; закопченные кастрюли и мешки с остатками фасоли, лука, какой-то ненужной старой обуви членов экспедиции женского пола. – По дороге поменяете у казашек себе на еду, не везти же в Москву, в самом деле…
Мой старший напарник, водитель и бывший зэк Костя Перов, остепенился и не собирался пить так истерически и самозабвенно, как он это делал, когда мы ехали из Москвы. Обратно Перо ехал тоже другим. Он был влюблен в замужнюю повариху. Разлука и неразрешимость ситуации сделали его задумчивым и романтичным. Поэтому в дорогу он взял только шесть бутылок водки.
До свидания, Алма-Ата. На частых остановках к нам бежали казашки в галошах, а уходили, точнее уковыливали, в лодочках и туфлях на каблуках, которые их превращали в клоунесс. А у нас оставалось мясо, рыба, кумыс. Фасоль, правда, пришлось просто подарить – местные дамы считали, что это красивые камешки, а наши аргументы, что если эти камешки сварить, то они станут не хуже картошки, их смешили.
Однако спустя трое суток стал подступать голод. Вокруг степь. Магазинов нет. Менять уже нечего. Стоим несколько часов. Перо почувствовал что-то своим профессиональным нутром. Вечером он мне сказал:
– Давай я тебя подсажу. Посмотри, что в соседнем вагоне?
Я заглянул в маленькое оконце наверху. Вагон дополна был загружен кабачками.
Операцией руководил Костя, он же стоял на стреме. А я работал форточником. Кабачки вылетали из окна прямо в шершавые ладони напарника и тут же складировались в пустые спальные мешки. Такого они еще не видели. Мы тут же раскочегарили примус, разлили по чуть-чуть. Я отрезал первую дольку, чтобы бросить ее в кипящее на сковородке масло… Немая сцена. В наших глазах ужас и счастье, что в сумме дает недоумение. Кабачок на разрезе был кроваво-красным.
– Это арбуз… – тихо проговорил Перо.
– Точно, арбуз, – попробовав, подтвердил я.
Длинные, нежно-зеленые, ничем внешне не отличающиеся от кабачка. Ни до, ни после я не видел и не пробовал таких арбузов. Они были поразительно сладкие. А косточки были белые, вроде как незрелые. Да, обманчива внешность, все нужно попробовать, все потрогать, все попытаться понять. На следующем перегоне я выкинул из вагона этих ягод штук двадцать. Перо прятал их профессионально и веселился – это была его стихия. Он меня уважал, а мне это было почему-то приятно, но стыдно и страшно.
