Владимир Понизовский - Посты сменяются на рассвете
Комиссар сидел черный, колючий.
— Был в плену у фашиста, пришел живой — traidor, — упрямо повторил он.
— Факты! — потребовал Андрей. — Выкладывай факты! — Он с силой похлопал ладонью по столу. — Ну? Давай факты!
Гонсалес насупился еще больше. Помолчал. И начал говорить, нанизывая русские и испанские слова. Надо было бы позвать переводчика. Нет, лучше Андрею разобраться с комиссаром с глазу на глаз. В конце концов он понял. Рассказ Гонсалеса сводился к следующему. Политделегат заподозрил, что пикадор говорит неправду, еще во время их первого разговора. Очень все складно получалось: схватили, знакомый помог бежать... Другим — не помог. И пытали лейтенанта не так, как пытают фалангисты солдат республики. Те ящики — вот их почерк. А у пикадора все уже зажило, командир сам сказал. Пусть Артуро не трясет головой. Дело не только в шрамах. Дело в том, что точно такую же историю Гонсалес однажды уже слышал. Только не здесь, а на самом севере, в Астурии, под Овиедо, где он начинал борьбу с фашистами. Тот человек, как оказалось потом, был завербован фалангистами. И за свою доверчивость республиканцы заплатили очень дорого в Овиедо.
— Ну знаешь! Если тот оказался предателем, значит, все, бежавшие из плена, — предатели? Так мы далеко пойдем!
— Альто! Стой! Слушай конец, — настоял Гонсалес и продолжил.
После того разговора он еще раз беседовал с лейтенантом: где Росарио был, когда и с кем встречался, как выбирался назад. Потом комиссар проверил в отделе безопасности. Агентурные работники утверждают, что в тех местах, о которых говорил Эрерро, нет франкистской тюрьмы. Где же его допрашивали? Откуда же он бежал?.. Но у фашистов в лапах он был. Значит?..
— Ничего не значит! «Утверждают»! Те, в штабе обороны Мадрида, тоже «утверждали», что под Гвадалахарой итальянцев нет. А насчет неточностей — вполне мог лейтенант перепутать, где и когда. Его тащили раненного, избитого. Нет! Во всех твоих фактах не хватает главного: что могло заставить Росарио предать нас и республику? За эти месяцы я убедился: испанцы — люди чести.
— Франкистас и «пятая колонна» — тоже испанцы, — ответил комиссар.
— Я говорю о Росарио! Я столько раз видел его в деле.
— Я тоже. Но он не идет. Его надо арестовать.
— Нет!
Гонсалес встал, отошел к двери:
— Подумай хорошо. Очень хорошо подумай. — И вышел из комнаты.
Лаптев минуту сидел в каком-то оцепенении. Неужели комиссар прав? Неужели это может быть? Бесстрашный лейтенант — предатель? Произнеси это слово кто-нибудь другой, Андрей отдал бы клеветника под трибунал. Но Гонсалес вызывал уважение. В мрачной фигуре комиссара Лаптев ощущал железную силу. Не физическую, а силу духа, неколебимую убежденность в своей правоте. Такому, как Гонсалес, веришь. Но сейчас Андрей поверить ему не мог. Он решил сам поговорить с пикадором.
Лейтенант вошел в комнату бодрый, веселый. Чувствовалось: отдохнул, случившееся — позади. И даже на лице его, кроме наклеек пластыря, не осталось следов истязаний. «Фалангисты пытают не так...» — будто проговорил над ухом комиссар. А Малага? И как уничтожали самолет в сахарном тростнике, и «длинный язык». И все другое, пережитое вместе?.. И Андрей без всякой подготовки спросил:
— Росарио, ты сказал правду о побеге?
Лицо лейтенанта мгновенно передернулось, как от острой боли. Он отступил на шаг, одной рукой рванул, разорвал ворот рубахи, другой выхватил из ножен на поясе тесак, крикнул:
— И ты! С этим жить нельзя! Убей!
«Черт их побери! Как опера «Кармен»!..» Андрей сжал его руку с ножом.
— Я должен был спросить.
— Я не предатель! Слышишь? Клянусь матерью. Не веришь — убей!
— Успокойся. Забудь о нашем разговоре. Иди.
Эрерро, понурившись, тяжело дыша, будто после изнурительной корриды, начал вкладывать тесак в ножны, и Лаптев увидел, как острие ножа тыкается, не попадая в узкую щель. Потом лейтенант застегнул на груди рубаху, провел ладонью по серому лицу и вышел.
«Дьявол их всех побери!..» Андрей понял, что разговора не получилось. Поверил он или не поверил?.. Другу нужно верить, какими бы убедительными ни казались факты. Вера в человека важнее фактов. И все же... Не должно остаться ни малейших сомнений... Неожиданно для самого себя он решил поговорить с Леной.
Но как приступить к этому разговору?.. Тем более если между нею и пикадором что-то есть?.. Конечно, ничего серьезного: просто романтическое увлечение в романтической обстановке. Голубой флер... А все же...
Нет, он будет говорить не здесь. Лена почему-то очень хотела побывать на берегу Тахо. Он не разрешал — там, на передовой, появляться опасно. Но теперь ему самому нужно еще раз осмотреть место, откуда предстоит отряду переправляться через реку.
Они поехали поздним вечером. Вел машину сам Андрей.
Вдоль кромки берега были прорыты траншеи. Патрули, прежде чем пропустить их к реке, придирчиво проверили документы. В их «тархетах» значилось, что они имеют право перехода через линию фронта в любое время — до полной победы над врагом. И патрули, посветив в лица фонариками, почтительно отсалютовали им. У могучего вяза они осторожно спустились к самой воде. Тахо, бурля и позванивая меж обломков камней, текла у ног. А на противоположном берегу над крутым обрывом обрисовывался острыми пиками соборов, крепостными стенами и башнями старинный город.
— Вот и исполнилась моя мечта... — с грустью в голосе проговорила девушка, глядя на реку.
— Какая? — удивился Андрей.
— Еще до института — в девятом, нет, в восьмом классе, когда увлеклась Испанией и испанским, самой моей большой мечтой стало — увидеть Толедо. Знаете, одни ребята мечтают — летчиками там или с парашютом прыгать, другие — с челюскинцами по Северному морскому пути... Я тоже, конечно, обо всем этом мечтала. Но больше всего — о Толедо.
— Чего вдруг? Почему не о Мадриде?
— Нет, именно о Толедо. Его называют короной Испании и всего мира. Называли... Когда он был столицей страны. В этом городе каждая улочка — сказка или легенда. Во-он там, видите, левее — башня на скале? Это башня Родриго, последнего короля вестготов. С этой башни Родриго увидел дочь графа Юлиана красавицу Флоринду — она купалась под навесом скалы, эта скала называется Баньо де ла Кава... Флоринда стала возлюбленной короля. Но ее отец, чтобы отомстить за бесчестье дочери, призвал войска мавров из Северной Африки, они разгромили полки Родриго, захватили Толедо и всю Испанию, и испанцам пришлось воевать почти восемьсот лет, чтобы освободить от мавров страну.
— Ничего себе! Цена любви...
— А вон тот мост Алькантара построен еще римлянами. На этом мосту стояли и Сервантес, и Лопе де Вега, и Эль Греко... Если бы я побывала в Толедо, я бы узнала каждую улочку, — Она замолкла, усмехнулась: — Лисица и виноград.
