Николай Борисов - Укразия
— Восстания мы не задерживаем. Мы сами сделали все и без помощи «семь плюс два». Он был полезен, но и только.
— Надо идти.
— Да, хотя бы для того, чтобы убить Энгера, если это его штучки.
— Да, если это Энгер, то пристрелить его, как собаку. Довольно церемониться.
— Я пойду! — запахивая пальто, сказала Катя.
— Зачем?
— Свести счет, хотя бы за шофера.
— Иди… и пристрели…
— Ну, а я провожу, — сказал Горбов. — Все же спокойнее будет.
Из курильни шел задумавшийся Иванов. Все его мысли были направлены к одному, к уничтожению ротмистра Энгера. Он ему мешал действовать, он парализовал его волю.
«Я доведу дело до конца» — шептал Иванов, смотря вперед и не видя ничего, так как его взгляд был направлен внутрь себя, в свою мысль.
«Он далеко зашел. Зашел. Может погубить дело».
Ночь, хоть и осенняя, была очень тепла, но Иванова лихорадило. Лихорадило от мысли, от желания. Он ускорил шаги и скрылся в переулке.
Мимо него на извозчике проехал куда-то спешащий Энгер. Но они не видели друг друга. Энгера поглощала та же мысль. И его тоже охватило лихорадочное настроение.
— Доведу дело до конца, — сквозь зубы шептал Энгер, сжимая рукой парабеллум.
— Доведу!
Где-то из подворотни пьяный парень, наигрывая на гармонике, пел «яблочко»:
Офицерик молодой,
Куда котишься?
На «Алмаз» попадешь —
Не воротишься.
На мгновение Энгеру бросилось освещенное фонарем лицо пьяного, а рядом с ним, прижавшись к его плечу, девушка, повязанная платочком. Она любовно тянулась к нему.
— Идиллия, — прошептал Энгер, и на мгновение сердце сжалось от тоски, от сознания, что у него нет личной жизни.
— Ну, и что ж! Прежде дело… дело… дело, — в остервенении бросил он в ночь слова, желая заглушить трепет сердца.
И снова ночь. На улицах никого. Пусто. И только откуда-то доносился отдаленный стон очередной улицы.
Это белые справляли свои последние ночи.
Не доходя до «Сахалинчика», самого низкопробного подвала проституток, маравихеров, зухтеров, альфонсов и сутенеров, где постоянными посетителями были и офицеры, Катя остановилась.
— Ну, ступай, Горбов.
— Нет, я подожду тебя здесь.
— До свидания.
— Ну, иди, — и Горбов крепко сжал руку Кати.
И долго смотрел он на освещенную вывеску «отдельные кабинеты» и на лестницу, вниз по которой спустилась Катя.
Перед дверью, откуда доносилось разнузданное пение, Катя остановилась, проверила револьвер и, опустив вуаль, решительно вошла в дверь.
Пьяный угар, тяжелый запах, спертый воздух, дым ударили в голову.
За тесно уставленными столиками, глотая водку, ругаясь и смеясь, сидели вперемежку женщины, оборванцы, изящные офицеры и таинственные люди в нахлобученных апашках с поднятыми воротниками пальто.
Оркестр кабачка состоял из трех лиц: худого скрипача, игравшего на двух струнах, толстого виолончелиста и полусгорбленного тапера.
Жарили вовсю.
Одна проститутка вскочила из-за стола и, подняв юбки, исступленно кричала:
— Ну, иди, сволочь! Бери!.. Ну!..
Толстый офицер снова с силой опрокинул ее на колени и прямо из бутылки стал вливать ей в горло вино.
Меланхолически покачиваясь перед лакеем, оборванец подтягивал брюки и в такт ругани лакея кивал головой.
Один из апашей, заложив руки в карманы, с удовольствием наблюдал за сценкой.
— Да как же ты, сволочь, без денег пил?
— Пил, — качался оборванец.
— А кто за тебя платить будет?
— Дай в морду, — советовал пьяный сосед.
Катя спустилась по лестнице вниз. Голова закружилась, и ее охватил ужас при виде этого кабачка.
В углу одна проститутка сидела верхом на коленях у офицера и, подпрыгивая, смеялась.
Тут не стеснялись.
И под звуки оркестра женщины тянули мужчин в какой-нибудь укромный уголок, где они расплачивались за угощения.
Меланхолический апаш вдруг размахнулся и ударил оборванца в лицо.
Тот упал. Поднялся и, не отирая крови с лица, продолжал качаться перед лакеем.
В глубине, под зеркалом, сидел Энгер с женщиной. Пил вино.
Ротмистр не спускал глаз с зеркала, в котором отражался весь кабачок. Он сразу увидел Катю, пробиравшуюся между столиками.
Быстро встал.
— Ну, поедем спать?
— Дело, некогда. — И Энгер, бросив на стол пару «колокольчиков», быстро отошел в нишу.
Катя озиралась вокруг. В ее глазах отражался страх, и щеки покрылись красными пятнами. Она шла, уверенная в том, что увидит Энгера.
Взгляд ее упал в одну из комнат, и через приоткрытую дверь она увидела накрытый стол — семь бутылок и два стакана.
Оглянулась. Никто за нею не следил. И решительно вошла в комнату.
Остановилась у стола.
Неслышно в дверях появился Энгер, закрыл дверь, задернул занавеску на окне и подошел к Кате.
Катя вздрогнула, обернулась. Инстинктивно ее правая рука потянулась к сумочке за револьвером.
Энгер улыбнулся, подошел, взял ее за руку и крепко сжал.
А потом, смотря в упор, взяв одну бутылку, налил два стакана.
— Семь бутылок, — сказал он.
Катя машинально взяла стакан и, подняв, пристально посмотрела на Энгера. Вздрогнула от неожиданности. В глазах Энгера, или ей это показалось, она прочла глубокую тоску… Нет! Это ей показалось.
— И два стакана, — добавила Катя, отвечая своим мыслям.
Чокнулись.
А в голове Кати одна мысль, что, быть может, вся подготовка к восстанию погибла, но вспомнила про револьвер, улыбнулась. Ее рука тихо-тихо вынула револьвер из сумки. Еще момент.
Энгер задумался к тихо прихлебывал вино. «Вот сейчас», — думала Катя, приподнимая револьвер. В комнату ворвались пьяные офицеры.
— «Красотки, красотки, красотки кабаре…»
— Вот так цаца!
Энгер холодно выпрямился и, наклонившись к Кате, которая спрятала револьвер в сумочку, и глазами указывая на пьяных, прошептал:
— Мне известно все… Здесь говорить нельзя. Да?
— Да, — однозвучно ответила Катя.
Не все ли равно, где ей убить его. Здесь ли, в кабачке, или на квартире. Только отсрочка его жизни на несколько часов.
Взяла его под руку. Вышли.
Глава XXXV
Это «семь плюс два»
Вестовой Энгера уже несколько раз огрел сапогом Мата, собаку Энгера, за то, что она пробовала несколько раз повыть. И сейчас, в остервенении начищая сапог, вестовой неодобрительно косил глаза на Мата.
— Ишь, черт, повыть захотел. Я тебе повою!
