Василий Гузик - Не выходя из боя
Старшина Петр Герасимович Солодовников в армии был шофером и четыре года возил полковника Благовестова.
«В новом начальнике, — вспоминает он, — нам особенно нравились его скромность и простота в обращении. По приезде в Австрию Константин Николаевич отказался от различных привилегий и услуг, которыми пользовался его предшественник, питался со всеми сотрудниками в столовой. Не допускал никаких излишеств, не терпел людей, стремившихся к приобретательству.
Таким он остался и после ухода в отставку. В Куйбышеве, например, отказался от предложенной ему большой прекрасной квартиры и поселился в маленькой двухкомнатной:
— Зачем нам на троих такие апартаменты, когда в городе так много нуждающихся в жилье, — говорил он.
Несмотря на большую разницу в служебном положении и звании, мы до последнего времени оставались с ним друзьями».
А это выдержка из адреса, присланного к 70-летию К. Н. Благовестова:
«Дорогой Константин Николаевич!
…Хочется с особой силой подчеркнуть Ваше трудолюбие и организованность, Вашу исключительную человечность и внимание к людям, обаяние, простоту, бескорыстие и высокую партийную принципиальность, Ваше мужество и постоянное присутствие духа, умение передавать подчиненным свой богатейший опыт, учить их тонкостям чекистского мастерства.
Как бывший подчиненный горжусь тем, что работал под Вашим непосредственным руководством в сложных условиях переднего края обороны социалистического лагеря, с большой признательностью и благодарностью вспоминаю Ваше внимание и отеческое отношение, Ваше участие в моем воспитании и становлении как чекиста и офицера…
Генерал-полковник В. В. Федорчук»В Куйбышеве ветерана-чекиста часто приглашали на встречи с молодежью предприятий и учебных заведений. Старый человек, отягощенный болезнями, он, однако, охотно принимал приглашения. К своим выступлениям всегда относился ответственно, где бы ни приходилось выступать: на телевидении или в школе, в больших залах Дворцов культуры или перед маленькой группой книголюбов.
Этот тридцатилетний период, отданный воспитательной патриотической работе, Константин Николаевич называл второй жизнью.
Полковник К. Потапов
КОНЕЦ ДЕЛА «ЗАЛЕТ»
«Доктор» ждет пациента
Зима в Варшаве не удалась: в конце декабря ударили морозы, выпал снег, а в новом году потеплело. Туман, дожди, слякоть навевали какое-то смутное ощущение тревоги и неуверенности, от которого становится холодно и неуютно.
Впрочем, может быть, не одна погода была виновата в том, что Валентинов чувствовал себя скверно. Последнее время он все чаще замечал в себе глубокую и, как ему казалось, постыдную раздвоенность: дела шли будто бы хорошо, и повстречай посторонний человек этого элегантного, модно и в то же время скромно одетого господина с прекрасными манерами, он непременно подумал бы, что ему сопутствуют успех и благополучие. Но в глубине души Валентинов все чаще и чаще ощущал тревогу, мешающую жить и вкушать плоды преуспеяния. Он еще надеялся, что это только временная хандра — от переутомления, от всех тех многолетних мытарств и сует, которые достались на его долю, что это пройдет, не может не пройти…
Но шли дни, недели, месяцы, и Валентинов понимал, что это не хандра, а идущая из глубины души тоска. Тоска, которая звала на размышления, требовала исповеди перед самим собой и еще требовала, быть может, такого, после чего Валентинов уже перестал бы быть Валентиновым.
Смутно понимая это, он никогда не доводил себя до этих границ искренности — нельзя же рубить сук, на котором сидишь, — и только становился злее, энергичнее, яростнее.
Вот и сейчас, стоя у окна своего бюро на улице Монюшко и разглядывая серую, в лохмотьях тумана улицу, он переживал очередной процесс внутреннего взбадривания: к черту и эту чужую проклятую улицу, и этот город, и эти сомнения. Человеческая жизнь слишком коротка, чтобы успеть ответить на все вопросы, которые приходят в голову. Достаточно того, что он, Валентинов, наверху: ему хорошо платят, его боятся, он, наконец, продолжает бороться с этими ненавистными ему большевиками, тогда как многие его бывшие однополчане, раскиданные по свету, смирились со своей судьбой.
Он борется. Прочь сомнения и тревоги, которые тем более опасны, что могут повредить его репутации отчаянного, храброго и хитрого резидента. Да, ему платят именно за это, и о его тоске и страхе никто не должен знать.
…В прихожей раздались шаги, и Валентинов повернулся к двери, думая, что это пришел человек, которого он ждет вот уже более часа. Но это был Петр — двухметровый детина, который выполнял при Валентинове обязанности и секретаря, и слуги, и телохранителя. Валентинов помнил этого казачьего есаула по Новочеркасску, где формировался один из полков Добровольческой армии Деникина. Полк этот почти целиком был порублен красными конниками, и Валентинов не любил вспоминать эти годы, а Петра спустя много лет он подобрал в Варшаве, в одном из сомнительных кабаков, где тот служил вышибалой.
Петр положил на стол свежие газеты и удалился. Валентинов пробежал их глазами, и они вселили в него новую порцию бодрости: судя по всему, польское правительство брало все более решительный курс на обострение отношений с «товарищами».
Близко стоявший к правительственным кругам «Иллюстрированы курьер цодзенный» писал:
«Планы большевиков может разбить лишь иностранная интервенция, организованная коалицией государств».
Ей вторила виленская газета «Слово», прямо писавшая, что договор с СССР о ненападении Польше нужен постольку, поскольку он дает ей возможность включиться в антисоветскую интервенцию.
Газеты пестрели сообщениями об активизации белой гвардии на Дальнем Востоке, а также о том, что в Варшаве и в других польских городах идет вербовка добровольцев в армию генерала Семенова. Первая партия офицеров уже была отправлена пароходом на Дальний Восток самым коротким путем.
Валентинов отложил газеты и усмехнулся: ничего себе, короткий путь… Да и Семенов сейчас годится не больше чем для пропагандистских целей. Интервенция — да, она сможет сломить «товарищей», и Валентинов первым побежал бы под ее знамена. Но надо быть реалистом — интервенции в ближайшее время не будет. Борьба ведется совсем другими средствами.
Об этом откровенно сказал ему как-то шеф — резидент английской разведки мистер Гарольд Габсон. Сказал как бы между прочим, в завершение длинного делового разговора, словно подчеркивая дружеское расположение:
