Виталий Олейниченко - Красное золото
И этот рапорт я перелистнул бы не задумываясь, да, видимо, обострившаяся интуиция заставила взглянуть на оборот. А на обороте шло отдельным пунктом гораздо более интересное сообщение о том, что по личному распоряжению начальника штаба такой-то дивизии полковника Теплова его, ротмистра Крюкова, командой были из здания штаба этой самой дивизии взяты под роспись восемь опечатанных деревянных ящиков весом до трех пудов каждый, каковые ящики были доставлены на железнодорожный вокзал и сданы там под роспись же капитану Красицкому.
То есть — начальнику моего эшелона.
А штаб квартировавшей в губернском городе Н. дивизии, как я прекрасно помнил и безо всяких архивных бумажек, размещался в здании, принадлежавшем до марта восемнадцатого года «Банкiрскому и торговому дому Парамоновъ и сынъ» и обладавшем обширным подвальным хранилищем и депозитарием. Так-то.
Могли в вывезенных бравым ротмистром ящиках находиться некие материальные ценности из того же, к примеру, хранилища или депозитария? На мой взгляд — вполне. Даже обязаны были находиться. А уже после, в вагоне, их переупаковали в обычные снарядные ящики — и концы в воду. Конспирация… Друг мой, а не принимаешь ли ты желаемое за действительность?… Не похоже, мой друг, не похоже…
Изрядно ободренный такой удачей, я потратил еще шесть библиотечных дней, а в сумме с предыдущими днями — полноценный календарный месяц — на дальнейшие кропотливые поиски. Весь этот месяц Сергей звонил мне с регулярностью и назойливостью муэдзина, призывающего правоверных на вечернюю молитву. Я пропитался насквозь, как старый комод — нафталином, воспетой Бонапартом «пылью веков», похудел, побледнел с лица. Даже Марк Самуилович стал взирать на меня более благосклонно и почти совсем перестал обращать внимание на производимый мною иногда шум, довольное сопение и скрип стулом, настолько привык к моему постоянному присутствию…
И мне удалось-таки раскопать еще два аналогичных первому подтверждения своей версии!
В обоих случаях при эвакуации белогвардейских частей из уездных городов О. и Т. под роспись капитану Красицкому сдавалась самая разнокалиберная тара с неопознанным содержимым. По моим прикидкам, общий объем принятых под роспись ящиков, мешков и прочих коробок никак не дотягивал до товарного вагона, даже до половины не дотягивал, но это было вполне естественно, потому что наверняка не все документы исследуемого времени и места действия попали в наш архив, да и сам я, вполне вероятно, что-то не нашел или пропустил. В конце концов, многие материалы могли попасть в иные описи, в другие «Дела» или вообще гнить в запасниках за размалеванными непристойными портретами в стиле «ню» стенами: если есть на свете страна, в которой повсеместный бардак является неотъемлемой частью существования самоей данной страны, то почему некий провинциальный архив должен быть счастливым исключением?
Теперь, резюмируя и делая выводы из результатов своих почти беспрерывных и поистине каторжных трудов, я мог с чистой совестью сказать: «Я сделал все, что мог. Кто может — пусть сделает больше», что все мои сомнительные догадки блестяще подтвердились и что я вообще — молодец и орел.
Я обладал большой, красивой и кровавой тайной. Я один, потому что все прочие, кто был к этой тайне причастен, либо погибли в боях, либо были расстреляны красными после жестоких безрезультатных допросов.
Но что толку было в единоличном обладании оной информацией? Ею надо было с кем-то поделиться, ибо один я ничего сделать все одно не смог бы. Если опубликовать — обязательно объявятся «джентльмены удачи», желающие и без меня отыскать колчаковский обоз. Все растащат и «спасибо» не скажут. Жалко. А ничего не предпринимать — так помру ведь от распирающей меня тайны. И к чему тогда весь каторжный труд последнего квартала?
И тогда я купил две бутылки водки и позвонил последовательно Михаилу и Сергею. Мишеля дома не было, а Сергей, выслушав первое же предложение после моего торопливого сбивчивого приветствия, сказал, что все понял, обещался срочно найти Мишу с Игорем и вместе с ними немедленно подскочить ко мне:
— Ребята сейчас, слава богу, не в Пекине, так что я их найду. Ты как относишься к эта… столовому вину номер двадцать один? Положительно?
— Завсегда.
— Ну и чудненько, тогда его прихватим. И тортик там какой-нибудь… Жена тортики любит?
— Если б была — любила бы.
— Нету жены? Счастливчик… А в перспективе-то намечается?…
— Надеюсь, пока нет.
— Понятно. Ну, значит, без тортика обойдемся. Зубы, эта… целее будут, ха-ха-ха!..
Через полтора часа все трое уже сидели вокруг заставленного всякой всячиной кухонного стола, нещадно дымили сигаретами и внимательно слушали мое расширенное и дополненное красочными деталями повествование.
Ночь навалилась, как это обычно бывает в конце мая, как-то неожиданно: только что было еще светло и вдруг, через какое-то неуловимое мгновение, понимаешь, что ищешь пачку сигарет на столе уже на ощупь, а силуэты твоих гостей-собутыльников угадываются только по размытым движениям на фоне светлых обоев. Я включил настольную лампу — очень уж не хотелось подниматься на внезапно ставшие ватными ноги, плестись в коридор и искать там впотьмах выключатель.
Плотно оккупировавшая мою скромную кухоньку компания к этому времени, говоря простым языком, уже изрядно нарезалась. Побежденная нашими совместными усилиями стеклотара тускло поблескивала из-под стола, а на самом столе и в мойке громоздились Пизанскими башнями стопки грязной посуды.
Час назад Сергей с Игорем на пальцах доказали мне, что обладать раскопанной мною информацией и не предпринять хотя бы жалкой попытки оной информацией воспользоваться в корыстных целях, есть не более чем детская инфантильность, грозящая перейти в куда более худшую стадию безнадежной взрослой глупости. Или идиотизма — на выбор.
— П-потому что ты пойми, — втолковывал мне Игорь, стуча по столу кулаком, словно забивая свои слова в мои непрактичные мозги, и даже слегка заикаясь — то ли от волнения, то ли от спиртного, — ну, п-просидишь ты в этом своем музее еще т-тридцать лет, м-может, даже академиком станешь, и что т-тебе с того будет, а? П-почет, уважение, завистливые вздохи — в активе. А в п-пассиве — пустой холодильник, язва желудка — как следствие п-пустого холодильника, и голая квартира, как с-сейчас вот, уж извини… — и он сделал широкий жест рукой.
Извиню, конечно, чего уж там… Обстановка моей квартирки и впрямь оставляла желать лучшего. Даже наведенный заботливой Верочкиной рукой относительный порядок не мог скрыть царившей в жилище бедности. Да, именно бедности, будем смотреть правде в глаза.
