Геннадий Гусаченко - Рыцари морских глубин
— Молодцы, ольшанцы! В рот вас… туда–сюда! Молодцы!
И ещё весь апрель под барабанный бой вышагивали на улице Колхозная мимо стадиона.
Здесь, между прохождениями многих частей Владивостокского гарнизона: пограничников, морпехов, авиаторов, я встретил Ивана Быкова, парня из эшелона призывников, убеждавшего меня в «Экипаже» пойти служить в авиацию.
— Привет, земляк! Кем служишь?
— Заканчиваю ШМАС — школу младших авиационных специалистов. Буду летать воздушным стрелком–радистом на «ТУ‑16». А может, на гидросамолётах — противолодочниках. Так что, заныривай поглубже, землячок! Гонять вас, подводников, будем! Ну, а ты как? — поинтересовался он.
— Тоже учебку заканчиваю. Обещают на Камчатку нас отправить, на ракетные лодки.
— Наши летуны уже строятся. Бывай, земляк!
— До встречи в Новосибирске!
Больше мы не виделись.
И вот настал Первомай.
Я не оговорился. В те годы парады проводились 1‑го Мая и 7‑го Ноября. С утра под бой барабанов колонны курсантов 51‑го УОПП, ТОВВМУ имени С. О. Макарова, ШМАСа, ДВВИМУ имени Г. И. Невельского, Владивостокского мореходного техникума, школы морского обучения, солдат–пограничников, морских пехотинцев, воинов других береговых частей начали выдвигаться на исходную позицию для прохождения торжественным маршем по улице Ленинской — ныне Светланской.
Десять ноль–ноль. Митинг у памятника «Борцам за власть Советов в Приморье». На трибуне первый секретарь крайкома КПСС Чернышов, командующий Тихоокеанским флотом адмирал Амелько и с ними важные, по–индючьи надутые, пришей–пристебаи. Звучат пламенные, напыщенные ложным пафосом речи приморских вождей. Слов издали не разобрать: одни «…ду–ду–ду… Ду–ду–ду…». Да в них никто и не вслушивается. Все ждут конца громкой трепатни с высокой трибуны. Стоим, переговариваемся, незаметно покуриваем. Подходит командир роты капитан третьего ранга Минкин.
— Не подкачайте, ребята! Особенно перед трибуной. Чётче шаг. Чтобы как один щелчок! И выше головы! Пожирайте Амелько глазами! Не подведите!
— Сделаем! — отвечаем дружно. — Не первый день пыль топчем.
Звучат фанфары.
— Пара–ад… Смирр–но–о! На кра–аул! К торжественному маршу… По ротно… На одного линейного дистанции… Знамённая группа — прямо! Остальные… напра–аво! Шаго–ом… Марш!
Грохот роты барабаншиков. Среди них земляк и друг Вовка Марков. Руки у барабанщиков в белых перчатках. Колотят палочками. У трибуны перехватывают их в одну правую руку и машут ими перед собой в такт грянувшему «Маршу нахимовцев».
Простор голубой,
Волна за кормой,
Гордо реет на мачте
Флаг Отчизны родной…
Мелодии маршей сменяются, гремят из репродукторов над площадью, заполненной тысячами людей.
Но вот и мы двинулись с места. Идём под «Славянку». Взяли ногу. Автоматы перед собой. Локти прижаты. Сцеплены — не разорвать. Шеренги — словно по ниточке выровнены. Печатаем шаг: чак–чак, чак–чак… Левой! Левой! Сверкают воронёные стволы, латунные бляхи ремней, до блеска начищенные хромовые ботинки. Развеваются ленты на бескозырках. Золотом горят на них надписи и якоря. Как синее море колышутся волнами матросские воротники. Красиво! Подходим к трибуне.
— И-и… раз! — кричит первая шеренга.
Вся «коробочка» вмиг головы направо, ест взглядами начальство на трибуне.
Я в правой колонне иду. Согласно строевого устава голову не поворачиваю. Шагаю как зомби, смотрю прямо перед собой. На меня, крайнего, равняется вся шеренга. Чувствую, как что–то длинное мотается под ногами. Шнурки?! Точно! Развязались от хлопков, распустились на обоих ботинках на метровую длину, болтаются плетьми. И в аккурат у самой трибуны! Ни раньше, ни позже! Кто–то наступил на них. Спотыкаюсь и падаю. Сбиваю переднего. Тот — следующего. Задний валится на меня. Вся колонна сбилась, сложилась будто составленные на столе доминушки. Толкни одну — упадут все!
И это — на виду командующего флотом!
Минкин, не ведая, что за его спиной рота устроила «кучу–малу», лихо чеканит шаг. Кортик прижат у левого бедра, правая рука у лакированного козырька фуражки с «золотыми дубовыми листьями». Завидно идёт командир! Ножку тянет по всем правилам строевой подготовки. Не догадывается, почему адмирал Амелько морщит нос и отворачивается.
А мы уже повскакали с асфальта, подстроились под марш, ногу взяли, стучим ботинками: «И раз, и раз… И раз, два, три-и…».
Минкин обернулся, окинул взглядом «коробочку», остался доволен: классно идёт рота. Молодцы! Не напрасно пару месяцев строевую рубили, асфальт подошвами прессовали!
Да-а, уж…
Здравствуй, море!
«Сегодня тринадцатое июня, среда, десять часов утра…» — сообщило любимое «Радио России».
Спасибо, друзья! Если бы вы знали, мои дорогие, где я сейчас слушаю ваши замечательные песни, вы бы просто …опупели! Они звучат далеко–далеко, за семьсот километров от Новосибирска, на диком безлюдном берегу Оби под шелест моросящего дождя, наполняя палатку теплом задушевной музыки.
Не хочется собираться в путь в хмурую морось, косой пеленой нависшую над рекой и тайгой. Нет желания выбираться из нагретой постели, когда над ухом звучит раскатистый, берущий за живое, голос Ивана Кучина:
А в таверне тихо плачет скрипка,
Нервы успокаивая мне,
И твоя раскосая улыбка
В бархатном купается вине.
Тоска, грусть, печали — всё теперь позади. Радость души, вырвавшейся в свободный полёт, вытеснила из сердца всё наболевшее там. Некогда мне сегодня грустить, тосковать и печалиться. Впереди долгий, трудный путь к морю Карскому.
К морю стремился в молодости. К нему стремлюсь и сейчас. Кто однажды стёр башмаки на палубе, тот хочет вновь вернуться на неё.
Однако, полежу ещё. Послушаю «Россию». Подумаю…
Что быстрее всего на свете? Мысль!
И вот я вижу себя в твиндеке старого, обшарпанного парохода «Балхаш», битком, «под завязку», набитого тремя тысячами выпускников учебного отряда подводного плавания. Прямо, как «Вильгельм Густлоф», тоже перевозящий трёхтысячный выпуск немецких подводников и потопленный советской подводной лодкой «С-13». Но, слава Богу, сейчас не война, и нас никто не собирается торпедировать.
Однако, и у нас, несмотря на мирное время, есть сомнения в благополучном исходе плавания на этом проржавевшем допотопном корыте. В такую штормягу попали, что и «Вильгельм Густлоф» не позавидовал бы.
Мы вышли из Владивостока пасмурным июньским вечером. Прошли пролив Лаперуза и началось!
