Сборник - Незримое сражение
Рабочий день чекиста такой же трудный и напряженный, как и у токаря, строителя, тракториста, ученого, как у каждого советского человека, радеющего о благе Родины.
ЕВГЕНИЙ КУРТЯК
ОБРУБЛЕННЫЕ ЩУПАЛЬЦЫ
Его кабинет исключительно скромен. Строгая простота, ничего лишнего. Телефон. Два сейфа. Несколько стульев. И свободный чистый стол. Когда же на этот полированный стол ложится очередное дело — серая папка с бумагами, тогда приходит тишина. Тогда — раздумья, анализы, выводы. И только после этого — соответствующее решение.
Полированный стол. И телефоны на нем. Один из них внезапно зазвонил. Но не резко. Он приглушил свои телефоны. Он не любит, если вдруг какой-нибудь из них застает его врасплох, прерывает мысль. Уже пройдено столько дорог, и так много было на дорогах всяких ям и колдобин, что он успел научиться исключительному спокойствию и сосредоточенности.
И когда вдруг зазвонил телефон, он совершенно спокойно поднял трубку.
— Подполковник Игнатов? — спросил металлический голос на другом конце провода.
— Да, я вас слушаю, — спокойно ответил Михаил Никитович.
— Товарищ Игнатов, — сказал тот же металлический голос. — Немедленно приходите к кинотеатру имени Щорса. Я вас жду.
Михаил Никитович улыбнулся. И сразу же потушил улыбку, как десантник тушит свой парашут. Чей это голос? Очень знакомый. Ну, кто же это? Игнатов напряженно вспоминал. Досадно: такой знакомый голос, а вот чей — никак не может вспомнить. Вот купили, так купили…
Он взглянул в зеркало, поправил пестрый галстук и по-юношески сбежал по ступенькам вниз. До кинотеатра имени Щорса — рукой подать. Он был уже шагах в десяти, как вдруг… Он забыл обо всем:
— Саша!
— Миша! Товарищ Игнатов!
Стоял холодный, удивительно холодный май. Подняв воротники плащей и пальто, люди спешили на работу, а двое солидных мужчин обнялись так крепко, как обнимаются ветераны войны, когда встречаются в День Победы на Красной площади.
— Сколько ж это мы с тобой не видались, а, Саша?
— Да, наверное, лет десять, — подсчитал в уме Ярчук, и уголки его губ сразу же выгнулись в улыбку. — Ты очень занят? Может, пройдемся немного?
— К счастью, не очень. — На какое-то мгновение черные брови Игнатова сошлись на переносице. — А знаешь, давай-ка я тебя попотчую нашим львовским кофе. Да и поговорить там удобнее будет — людей сейчас немного.
— Ты думаешь, у нас в Закарпатье кофе хуже? — уголки губ Ярчука опять выгнулись в такой знакомой Михаилу Никитовичу еще с давних лет улыбке.
— Всякий край своими пирогами славится…
Они пошли по проспекту Шевченко. Оба моложавые, оба статные. Никто бы не поверил, что им уже по пятьдесят. И удивился бы, узнав, как много пережито, как часто их подстерегала смерть.
В «Ласточке» было безлюдно, только в дальнем углу ворковала влюбленная пара, совсем забыв о недопитых чашечках кофе. Игнатов был доволен, что в зале пусто и можно будет спокойно поговорить со старым другом.
— А кофе действительно вкусный, — похвалил Ярчук.
— Видишь, а ты не верил… Так какими же судьбами во Львове?
— Обычными, служебными.
— Какая-нибудь государственная тайна?
— Да все та же, дорогой Миша. Политическая диверсия, о которой ты знаешь не меньше меня. Задержали мы у границы одного туриста. Такой невинный симпатяга, воспитанный, корректный. Остановил свой «Фиат» у дороги возле кафе. С ним такая же симпатичная дама. Еще не проехал по нашей земле и пятидесяти километров, а уже все расхваливает — так ему, мол, здесь все нравится, он так рад, что представился случай побывать в Советском Союзе… А в багажнике у него антисоветские листовки…
Игнатов слушал спокойно, не проявляя никаких эмоций. Случай этот его не удивил — с политическими диверсиями он имел дело не раз, сам таких «туристов» разоблачал.
— Вот я и прибыл во Львов, чтобы кое-что выяснить и уточнить, — закончил свой рассказ Александр Ярчук. — У этого «туриста» здесь, кажется, знакомые имеются.
— И все сделал?
— Иначе мы с тобой не встретились бы.
Да, все рассказанное Ярчуком казалось обычным делом, но Михаил Никитович понимал, сколько понадобилось усилий, находчивости, умения, чтобы схватить врага с поличным.
— И что же он говорит, этот твой «турист»? Интересно, о чем они думают, такие вот деятели? Они до сих пор не уразумели, что все их потуги бесплодны, обречены на провал…
— Бешеная собака пытается укусить, пока не сдохнет…
— Бешеная собака… А помнишь, как было в послевоенные годы?
— Как не помнить! Особенно ту операцию, которую мы провели в Рава-Русском районе.
И в памяти Игнатова пронеслись картины того события, о котором вспомнил друг.
Шел 1949-й год. Родина залечивала раны, нанесенные войной. Трудящиеся западных областей Украины строили новую жизнь. Рабочие возводили новые заводы и фабрики, крестьяне объединялись в колхозы. А в лесах бродили банды — недобитки украинских буржуазных националистов. Очумевшие от ненависти ко всему советскому, они никак не могли смириться с тем, что трудовой народ бывшей Галиции навеки влился в дружную семью советских народов.
…За окнами мела метель. На станции перекликались поезда. Рава-Русская была окутана серой пеленой. Сквозь замерзшее окно Игнатов видел, как рабочие усердно грузят шпалы на открытые платформы. Молодцы! Он всегда радовался, когда люди старательно выполняли свои обязанности. Там, где старательность, — там честность, искренность. Он не хотел их ни в чем подозревать, но враг хитер — он тоже умеет показать старательность в работе. Неужели кто-то из них? Возможно. Далеко в лесу, зарывшись в «схрон», сидит банда «Лиса». Мог же он, руководитель бандбоевки, послать своего человека сюда, на станцию? Мог это сделать и еще один проводник, носящий псевдо «Дуб». Впрочем, если они не имеют своих людей на станции, то имеют в другом месте. Сами они не сумели бы выследить Азарова. Эх, какой чекист погиб! Они же способствовали убийству заведующего районо Волонтивца, конечно, они! И листовки — их работа.
А листовки появлялись то в самом центре Равы-Русской, то на околицах, то в ближайших селах — антисоветские листовки, призывающие саботировать мероприятия Советской власти, бороться против нее. Какая-то ловкая рука руководила их распространением, кто-то хорошо знал, где в тот или в иной момент находятся чекисты.
Надев полушубок и подняв воротник, Игнатов вышел на улицу. Он любил побродить в одиночестве — лучше думалось, легче сопоставлялись факты, глубже удавалось анализировать их. А анализировать было что.
