Владимир Понизовский - Посты сменяются на рассвете
— Неужели, если бы не этот Феррари...
— Думаю, все равно дали бы трепку фашистам. Но крови потеряли бы во много раз больше. Тогда для парада франкисты даже приволокли из Севильи икону святой девы-покровительницы, чтобы нести ее впереди своих войск, — снова рассмеялся Ксанти. — Но, судя по всему, святая дева решила покровительствовать настоящим испанцам, а не тем, кто продался фюреру и дуче! — Он достал из планшетки свою потертую на сгибах карту. — Доброе слово — дверь в душу. Но не подумай, что я притащился сюда только для восхвалений твоих подвигов.
— Черта лысого! От тебя дождешься... — проворчал Андрей.
— Под Гвадалахарой все уже решено. Собирай свой колхоз и двигай на новый участок. — Ксанти развернул карту. — Вот сюда, под Толедо. Я в тех местах сам минувшей осенью работал... Но сейчас нас особенно интересует железная дорога на участке Талавера-де-ла-Рейна — Толедо. По этой дороге в армию Молы фашисты перебрасывают через Португалию подразделения и технику легиона «Кондор». С этими гитлеровскими головорезами ты, сам признался, уже знаком. Надеюсь, укрепишь знакомство.
— Постараюсь.
Перед отъездом под Толедо — уже после того как противоборствующие стороны снова зарылись в окопы и траншеи — Андрей решил осмотреть военные трофеи на недавнем поле сражения под Бриуэгой.
Жуткое зрелище представляла эта небольшая долина меж невысоких каменистых гор, примыкающая к Французскому шоссе. Под мрачным небом, на искромсанной гусеницами и колесами, набухшей от дождя и снега земле, чернели трупы людей и остовы сожженных машин. Еще чадили итальянские танкетки-огнеметы «Ансальдо»; зарылись в черно-красную жижу тракторы-тягачи «фиаты»; щерили стволы орудия; задирали над кюветами колеса грузовики «ланча»...
Андрей приехал с Хозефой.
В последнее время, по-иному глядя на Лену, стараясь быть как можно чаще рядом с нею, он, к радости своей, отмечал: она возбуждена, воодушевлена, то и дело беспричинно улыбается, глаза сияют. Или не замечал ее состояния прежде, или она тоже... Даже голос девушки стал мягче, глубже.
— Хелло! — окликнули их.
Андрей оглянулся. У развороченного «Ансальдо» стоял высокий мужчина. Рядом с ним куталась в меховую потертую шубку его спутница, молодая женщина. «Где я его видел?..»
— How do you do?[6] — протянул тот широкую ладонь. И Андрей вспомнил: это американец журналист Хемингуэй, с которым они познакомились на Гран-Виа, а потом посидели в баре «Чикоте». Но сейчас янки был не в мягкой куртке, а в наглухо застегнутом брезентовом макинтоше, хотя и с тем же фотоаппаратом на груди. Но что ввело Андрея в заблуждение — корреспондент за этот месяц успел отрастить бороду а ля викинг. Короткая и густая, с проседью, она старила его лицо.
Хемингуэй начал что-то энергично говорить по-английски. Его спутница попыталась переводить на испанский, однако вскоре беспомощно развела руками. Подоспела Лена. Андрей и не подозревал, что она свободно изъясняется по-английски.
— Американец говорит, что рад встрече с вами — особенно в такой знаменательный день.
— Переведите: я тоже рад. А как ему нравится все это?
— Он участвовал в сражении и утверждает, что в военной истории Бриуэга станет в один ряд с решающими битвами.
— Пожалуй, — согласился Андрей.
— Он говорит: «Но если даже история когда-нибудь и запамятует Гвадалахару, то фашисты ее крепко запомнят: это их первое серьезное поражение и первая большая победа республики. Пусть она станет началом общей победы над фашизмом!»
— Будем надеяться... Скажите ему: он симпатичный парень. — Лаптев протянул американцу руку.
— Он говорит, что ему хотелось бы часок-другой побеседовать с вами. Пленные итальянцы, с которыми он встречался, в страхе рассказывали о «красных дьяволах»: на дороге, проверенной саперами, вдруг поднимались огненные смерчи и сами камни начинали стрелять... — Лена тряхнула головой. — Он спрашивает, не наша ли это работа и не мы ли «красные дьяволы»... Ксанти пообещал, что вы поможете ему в работе над книгой о республиканцах-диверсантах. — И сама спросила у Андрея: — Кто он? Откуда он знает Ксанти?
— Это корреспондент и писатель Хемингуэй.
— О! Эрнест Хемингуэй! — Девушка уставилась на американца во все глаза. — Он очень хороший писатель! Я читала много его книг!
— Хорошо. Давай расскажем ему о ком-нибудь из наших... О ком?
— О Росарио! — воскликнула Хозефа и тут же добавила: — О Феликсе Обрагоне или о Варроне, о Лусьяно... О каждом можно рассказать.
«Почему журналистов и писателей так интересуют люди нашей профессии?.. Может, и вправду наша работа выявляет все резервы человеческого духа?..»
— Прошу! — словно бы приглашая к столу, показал он на сизую от окалины броню сожженного танка. — Давайте побеседуем...
13
Отряд Лаптева, опять же под видом саперного батальона, влился в бригаду, стоявшую в городке Мора, который находился среди холмов у реки Тахо.
За стенами мрачной казармы уже буйствовала весна: фруктовые деревья стояли будто в бело-розовой пене, днем под солнцем парила земля и раскалялись камни, а ночами все ниже опускались звезды.
В нескольких километрах от городка, за широкой и стремительной Тахо, лежал Толедо. То была уже вражеская территория. Линия фронта проходила по реке. И за рекой предстояло действовать диверсионным группам Лаптева.
Андрей чувствовал, что его отряд стал большой и дружной семьей. Нечто подобное испытывал он, когда учился в Кремле, а потом воевал с курсантской бригадой на Украине. Конечно, иное время, другие условия. Да и у горячих, темпераментных его бойцов неповторимый национальный характер. Но роднило общее — идея и самоотверженность. Они стали будто бы его братьями — Лусьяно, Обрагон, Гонсалес, Росарио, Божидар.
Офицерская форма особенно шла пикадору. Андрей видел: женщины в городке провожают лейтенанта выразительными взглядами. А однажды в лунном свете, заливавшем двор казармы, Андрей приметил в дальнем краю, на парапете, огораживавшем заброшенный фонтан, парочку. Что за женщина появилась в расположении отряда? Непорядок!..
Он окликнул. Отозвался, подошел Эрерро. Его напарница как в воздухе растаяла. Может, показалось? Померещились сплетенные руки, почудился шепот? На самого неодолимо действует весна?..
Нет, он — солдат! Он — командир! Он должен думать только о деле! И пусть испанцы посмеиваются. Вон даже Феликс Обрагон, коммунист, сказал как-то вечером: «Пойдем, амиго, и для тебя есть красивая мучача!» Хорошенькие дела!
Но сквозь эти решительные и правильные мысли сквозила тоска. И ночами всплывало — то ли во сне, то ли наяву — лицо Лены, легкий пушок на посмуглевших щеках, спрятавшаяся за ухом родинка — ее обнажил ветер, когда девушка высунула голову в окно машины... Он ворочался на койке. Думал: «Вот когда кончится... Когда я уже не буду ее командиром... Только бы ничего не случилось с ней, не дай бог!..» Теперь он, хотя уже давно не брал Лену на задания в тыл, испытывал постоянную тревогу за нее. Но почему-то в глубине души верил: все будет хорошо. Украдкой поглядывая на девушку, примечал: расцветает прямо на глазах. Неужто тоже любит? И поэтому так светится счастьем?..
