Нинель Максименко - Ищи Колумба!
И тут вдруг я ни с того ни с сего выпалила:
– Ростислав Васильевич, а как вам кажется, ну вот то, что на карте написано, это безвкусица декаданса начала века?
Ростислав Васильевич сначала посмотрел на меня поверх очков, потом снял очки, потом подергал свои волосы и только тогда ответил:
– Видите ли, милая Тата, мое свидетельство не авторитетно. Начало века для меня не история, а как раз то время, когда формировались мои взгляды и вкусы, так что я буду не беспристрастный свидетель. И потом, я чувствую, что это мнение о безвкусице декаданса высказано очень авторитетным для вас товарищем, но все же я позволяю себе… Видите ли, милая Тата, у каждого времени есть свои болячки, но есть и свои герои. И потом, все большое, сильное, настоящее, как бы его ни засовывали в рамки всяких направлений и терминов, все равно останется тем, что есть… Ну это так, общие разговоры, а что касается карты, то там ведь дело не в литературном вкусе, а в верности глаза. При составлении карты важно чутье исследователя природы. Иной раз талантливый исследователь так определит какое-нибудь явление или место, что будто это название приклеилось к нему, другого и быть не может.
– Точно! – закричала я и чуть не перевернула чашку. – Да, да, вот в том-то и дело. Другого быть не может! Как я сразу не поняла. Это же точно то место, я его видела.
– Что вы видели, Тата?
– Я видела гору Мефистофеля!
– Я вас что-то не понимаю. Вы видели, а спрашиваете, верю ли я в эту карту. Что вы там видели?
– Я видела гору Мефистофеля и сразу узнала, что это именно Мефистофель, и вот даже со мной был один человек, ну такой человек, который очень хорошо во всем разбирается, и он тоже сразу сказал, что это гора – Мефистофель.
– Ну дальше, дальше. Что было дальше, что было под горой?
– Под горой – не знаю. Я ходила только на гору.
– Что-то я не пойму, Тата. Вы были рядом с нужным местом, да еще с понимающим человеком и ничего не выяснили, а теперь одна пускаетесь в путешествие, оставляете маму…
– Да, но…
– Ну что же «но», милая девушка, что же «но»?
Ростислав Васильевич так решительно надел очки, что я подумала: все. Сейчас он меня выгонит. Но Марианна Николаевна спешила мне на помощь:
– Ростислав, спокойней, спокойней. Она тогда не могла.
– Не могла? Почему это она не могла? – загремел Ростислав Васильевич. – Почему?
– Потому что, – сказала я, – потому что, наверно, я растерялась, а тот человек, который был со мной, нисколько не верил ни в карту, ни в человечков. Он смеялся надо мной.
– И вы испугались этого глупого смеха?
– Нет. Наверное, я испугалась с ним поссориться.
Все сразу замолчали. А мне стало ужасно неловко, что я так разболталась.
– Но главное даже не в этом. Я как-то сразу не поняла, что это тот самый Мефистофель. Смотрю – Мефистофель. Нет, не так. Матвей первый сказал: «Смотри, настоящий Мефистофель». Я посмотрела – точно, Мефистофель. У меня даже что-то задрожало внутри. Я вроде бы и вижу, что это Мефистофель, но как вроде бы и не поняла сразу, что это тот самый Мефистофель. Ну, мне трудно объяснить, понимаете…
– Понимаю, очень хорошо понимаю вас. И вы простите меня, что я так накричал на вас. Я оч-чень хорошо вас понимаю… Ты помнишь, Марианна, как со мной было, когда я нашел в хранилище рисунок Рюисдаля? Смотрю на него, вижу, что это Рюисдаль. Бог ты мой, да там ведь и подпись его, которую я не спутаю ни с чьей, а все-таки смотрю и не могу поверить, что это действительно Рюисдаль… Помнишь, Марианна, как я пришел домой и за обедом тебе рассказываю, а ты меня еще спрашиваешь: «Так что же тебя смущает? Почему ты думаешь, что это подделка? Это и есть, наверное, настоящий Рюисдаль». А я глаза выпучил. Ну конечно, это и есть Рюисдаль! Просто сразу не поверил такому счастью. Глазами вижу, а до сознания не доходит. Это ты, Марианна, ты, а то бы я, старый осел, так бы и заложил его обратно с хламом.
– Ну что ты, что ты! Назавтра, конечно, все бы дошло до тебя.
И они оба засмеялись счастливым смехом.
Да, мама правду говорила – лучше людей не бывает.
– Ну так вот, Тата, я слушаю вас, продолжайте. Вы увидели гору, похожую на профиль Мефистофеля, так? Ну, а дальше?
– Я поехала туда через некоторое время. Но совершенно без всякого толку, понимаете. Не знала, куда подступиться. С чего начинать искать. И что я могу одна сделать? И вообще, что я должна делать? Ну, в общем, мне казалось, что все пропало.
Ростислав Васильевич чуть дотронулся до моей руки.
– Все нормально, Тата, как говорят нынешние молодые люди, ваши сверстники. – И он повторил громким голосом: – Все нормально. Именно так все и должно быть. Даже эта ваша паника, она должна быть. Она не даст вам успокоиться, остыть, заставит мозг напряженно думать, искать выход. И он найдется. Обязательно найдется! То, что произошло с вами, это нормальная модель всякого поиска – озарение, затем неуверенность, долгий труд и, наконец, победа! Да, вот еще какой вопрос к вам, милая Тата. Вы сказали о Калабушкине. Вы что-нибудь знаете о нем, что с ним?
– Господи! Да я самое главное вам не сказала. Из-за письма из-за этого я и приехала…
Я рассказала, как пришло письмо в музей и как я на совещании сказала, что это, наверное, писал Калабушкин, а меня высмеяли. Ну, один там сотрудник. Он сначала вроде бы согласился со мной, что да, это тот старик пишет, а потом добавил, что с того света. А потом мама поняла, что он раньше, во время войны, и не старик был вовсе. Это только с ее слов все стали считать его стариком.
Я только секундочку посомневалась, а потом выпалила:
– Вот как вы считаете, в начале войны вы были молодой или старый? Мама тогда вас считала очень пожилым человеком, это даже и у нее в дневнике сказано не один раз.
– Очень пожилым? Меня? В начале войны? – Ростислав Васильевич оглушительно захохотал и стал с ожесточением дергать себя за волосы. – Ты слышишь, Марианна? Меня? В сорок первом! Очень пожилым!
Внутри Ростислава Васильевича все клокотало и булькало.
– Ну тогда, конечно, все понятно!
Ну, и я все выложила, о чем мы говорили с мамой в последнюю ночь перед моей поездкой в Ленинград.
А потом мы обсуждали, что мне смотреть в Ленинграде и как лучше провести время, и Ростислав Васильевич, закрыв мою руку своей огромной рукой, сказал:
– Я вас никуда не отпущу. Сейчас вы идете вместе со мной в Эрмитаж, потом возвращаемся к нам обедать, а по конторам за справками вы бегать не будете. На это, милая девушка, есть удобства цивилизации. Телефон, например. И я сам все узнаю. А завтра, хотите вы или не хотите, поедем с вами в Павловск, хотя, будь моя воля, я бы не вылез из Эрмитажа.
Если бы я рассказывала все подряд, то надо было начать с того, как мы с Ростиславом Васильевичем ходили в Эрмитаж, и как я была горда, когда все с почтением нас пропускали, и как было интересно его слушать и в Эрмитаже и назавтра в Павловске. Я думала: «Как же это я могла прожить жизнь и не видеть всего этого!» И еще я думала, какие хорошие Ростислав Васильевич и Марианна Николаевна.
