Александр Бруссуев - Полярник
Я спустился в провизионку, съел одинокий банан, но не успокоился. На палубе было как обычно сыро и серо. Я прошел вдоль фальшборта до бака и обратно, подышал воздухом. Море равнодушно шелестело о борт, луна упряталась за тучи. Да почему так тихо вокруг, черт побери?
На шею шлепнулось что-то холодное и склизкое. Летучая рыбка, влюбленный кальмар! Потянулся рукой, чтобы выбросить за борт, но ничего на себе не нашел. Подозрительно!
На трапе, подымаясь в свою юдоль скорби, неожиданно столкнулся со вторым штурманом. Он легкомысленно сбегал по лесенкам, надеясь доесть то, что не успел спугнутый урка. На меня даже не посмотрел. Что-то это было нисколько не удивительно.
— Серега! Здорово! — сказал я, но он ускакал дальше, не сбиваясь с темпа.
Я не поленился вернуться за ним. Но в офицерском месс-руме его не обнаружил. Оказался он, как выяснилось, в кают-компании урок. Сидел себе и точил лук с колбасой.
— Ты чего это, Серега, не здороваешься?
Он поднял на меня свой лишенный остроумия взгляд. Казалось, он задумчиво смотрит сквозь меня, усердно перемалывая челюстями адскую пищу. И ведь промолчал, гад!
Я для приличия кашлянул, привлекая к себе внимание, но штурман запихнул в рот очередную порцию отравы и не проронил ни звука. Вот ведь — великий немой!
В своей каюте я внимательно осмотрел бутылку виски «Сантори», но голову скручивать не стал. Алкоголь не хотел поглощаться организмом. Даже в профилактических и медицинских целях. Это тоже было подозрительным!
Я достал перочинный ножик и провел лезвием по пальцу. Больно, бляха муха! Да и кровь показалась. Но это все равно не убедительно. В рубку, что ли, сходить? Да пошли они все в пень! Если я приведение, то рано или поздно это выяснится.
Я, не раздеваясь, лег на кровать и стал думать:
«Я реален, я живой!»
Было очень жутко, временами настолько, что вскакивал с кровати и смотрел на себя в зеркало. Ничего интересного там, кроме учебного пособия с названием «Паранойя» не видел. Пальцы резать, чтоб убедить себя в том, что я пока еще теплокровное животное больше не хотелось.
Незаметно для себя провалился в сон. Снился мне, естественно кошмар. Кладбище с могилой двадцати шести Бакинских комиссаров, моя печальная жена, которая меня не замечала и на вытянутых руках передавала какому-то мулроку меч-кладенец. Мне не было места в моем сне, мне вообще не было места в этом мире.
Я проснулся и долго сидел на кровати, свесив руки ниже колен. Вот ведь прелюбопытное состояние: вчера не выпил ни грамма, а похмелье в наличие. Депрессивный посталкогольный синдром тотальной беспомощности и гнетущего одиночества. Как в рассказе замечательного писателя Владимира Дмитриевича Михайлова под названием «Особая необходимость» — одиночество прекрасно, но оно хорошо лишь на миг. У меня же этот миг что-то очень уж долго длится. Я вдруг сделался настолько никому не нужным, что даже перестал чувствовать связь с семьей. Будто меня позабыли жена и дети. А ведь только для них я и истязаю психику долгие месяцы.
Вдруг в дверь моей каюты раздался стук. Я ему не поверил, но на всякий случай с кровати привстал. Стук повторился, более решительный. Я открыл дверь — на пороге стоял электромеханик Витя:
— Здорово! А я думал ты уже домой уехал! Пошли в Китай сходим?
— А мы разве уже приехали?
Витя хмыкнул и оглядел мою каюту в поисках пустых бутылок. Не обнаружив ни одной, вопросительно уставился на меня:
— Предположение, что ты здесь бухаешь в одиночку, оказалось неверным. С тебя проставка за предстоящий в Японии отъезд.
Я только рукой махнул:
— В прошлый раз уже уезжал.
— Да брось ты кручиниться! Вот я однажды попал, так попал! Пошли в Китай, там расскажу!
— Слушай, Витя, а ты меня видишь в реальности? Или это мне мерещится?
— Короче, жду тебя через пятнадцать минут у трапа! — сказал электромеханик и ушел.
Переодеваясь в город, обнаружил у себя на спине сплющенного и полусухого кальмара.
— Теперь понятно, почему мне было так хреново! Это все ты виноват, романтик, твою мать! — сказал я кальмару и выбросил его в мусорное ведро. Горячий душ неожиданно благотворно подействовал не только на тело, но и на душу.
Китай для нас ограничился ближайшим магазинчиком со знакомой продавщицей. Она не подала виду, что знает о моей эпопее с подстрижкой, обрадовалась, как старым знакомым. Выставила ближе к углу малюсенький столик, на который только-только влезли две бутылки пива и соленая рыба в зелени и соли.
Витя от пива отказался:
— Ну а чего мелочиться? Мне, желательно, покрепче!
Я ему сказал, чтоб он только местной водки не брал, какой бы «Смирновской» она не называлась.
— Девушка, подайте мне тогда вон тот сосуд, с ящерицей внутри. Надеюсь, если я глотну из него, не повторю судьбу этого гада?
Витя хлопнул стопку, закусил рыбкой и потребовал себе пельменей. Я потягивал пиво «Голубой ковбой». Из китайских сортов оно оказалось наиболее приемлемым на мой вкус. Только почему «ковбой»? Да еще и голубого цвета? Таков, наверно, непостижимый китайский юмор.
Витя поведал мне историю, очень напоминающую по сюжету фильм Спилберга «Терминал». Роль Тома Хэнкса довелось играть ему. В паузах он все ближе подбирался к ящерке, потом, когда девушка — продавщица включила вполне европейскую музыку местного пошиба, приглашал на танец то саму продавщицу, то ее маму. Он садил визжащих и весьма польщенных дам себе на плечо и колыхался под ритм «Море волнуется раз».
Суть его приключения сводилась к тому, что полетел он на пароход в Бангкок. Вылез в аэропорту, но встречающего агента не обнаружил, как бы ни всматривался в толпу. Никто не объявился ни через час, ни через два, ни даже через два с половиной часа.
Пошел в службу иммиграции. Очень важный чиновник внимательно выслушал все объяснения Вити, покивал головой, потом на пальцах объяснил, что по-английски не понимает. Что же — бывает!
Витя вытащил специально заготовленную бумагу, так называемое «Гарантийное письмо», где был четко обозначен телефон агентства, отвечающего за встречу и высылку человека на нужное судно. Чиновник нехотя принял бумагу, мановением руки отправил Витю дожидаться известий на скамейку перед офисом.
По телевизору в это время показывали озабоченных узкоглазых солдат за броневиками. Гражданское население бессмысленно бегало взад-вперед, некоторые успевали на ходу эмоционально заламывать руки. Панорамная съемка открыла вид на каменные джунгли, с окраин которых кое-где подымался клубами дым. Бесстрастный дядя в галстуке вещал что-то, непрерывно улыбающаяся девушка еле успевала сурдопереводично махать за его словами руками. Витя подумал, что футбольные болельщики устроили погромы. Но, вроде бы, большой футбол не был достоянием Таиланда. «Тогда это резвятся фанаты кумитэ», — подумал он и от этой мысли заснул.
