Владимир Максаков - Глубокий рейд. Записки танкиста
— Кого ты бьешь, погань паршивая!.. — кричал возмущенный Чечирко. — Ты меня попробуй ударить, анафема проклятая!
Гитлеровец будто понял, о чем говорит санитар, и, вырвавшись из рук Чечирки, сильно ударил его по скуле. Не столько от боли, сколько от беспримерного нахальства фашиста Чечирко рассвирепел, Он схватил его за грудь и опустил ему на голову свой тяжелый кулак. Гитлеровец обмяк и кулем свалился в снег.
Зажимая пальцами нос, из которого струйками бежала кровь, Никитин опустился возле поверженного врага, ощупывая у него пульс. Затем встал, заложил в нос вату и, сплюнув на снег, сгусток крови, сказал:
— Готов. Отвоевался. Вот что значит, Чечирко, твой смертельный удар!
— А как он — вас разукрасил, доктор, — рассматривая своего начальника, сочувственно проговорил санитар. — Разделал вас, как повар котлетку.
Никитин поморщился и буркнул сквозь зубы:
— Попробуй справься вот с таким верзилой, как ты. А он немногим тебя меньше.
— Так чего же вы меня не кликнули, товарищ доктор? Я вот туточки, за углом, раненых бинтовал, — с огорчением ответил Чечирко.
— Откуда я знал, что ты здесь?
— Да как же иначе? Я за вами следовал, да услышал, что раненый там закричал…
— Ладно, Чечирко, хорошо, что так обошлось. Вытащи лучше пластырь да залепи мне прорехи.
Скоро Чечирко вместе с доктором тащили уже трех раненых автоматчиков к центру села. Бой затихал, только кое-где слышались короткие автоматные очереди десантников. Здание сельсовета горело. Лейтенант Найденов, взяв с собой шестёрых саперов, бросился в пылающий дом. Из выбитых окон на улицу полетели портфели, планшеты и папки с бумагами. Находившиеся на улице тут же подбирали их и оттаскивали подальше от огня.
Иван Федорович Кудряшов, еще во время боя взяв с собой трех (автоматчиков и Ваню Рыбалченко, побежал к амбару, где находился Овчаренко и другие заключенные. Дверь была заперта. Большой висячий замок тут же сбили, и наши люди вошли в темное, холодное помещение.
— Есть кто-нибудь живой? — крикнул в темноту Кудряшов.
— Братцы, свои! — послышался в ответ радостный слабый голос.
К открытой настежь двери из глубины амбара стали выходить избитые, полузамученные узники. Все они походили на живые скелеты. Но по духу это были мужественные советские люди. Твердыми и непреклонными оставались они до последней минуты. Ни угрозами и ни посулами, ни пытками и истязаниями не удалось врагам сломить их, склонить к измене.
Действуя в фашистском тылу, они не давали врагу покоя ни днем ни ночью, истребляли гитлеровцев, мстили им беспощадно, презирая опасность, смерть. Овчаренко был среди них. Он лежал без сознания с проломанным черепом. Брошенный гестаповцами в таком состоянии после второго допроса, Овчаренко ни разу не пришел в себя. Узники рассказали, что первое время он ругался, скрежетал зубами, но потом стих и только время от времени слабо стонал. Люди поведали о том, как пытали и мучили фашистские изверги нашего друга гвардии сержанта Семена Овчаренко.
Еще до допроса Овчаренко был жестоко избит полицейскими и его в полусознательном состоянии втолкнули в этот сарай. Когда сержант пришел в себя, никто его не расспрашивал, кто он, откуда. Все старались, каждый по силе возможности, помочь избитому, еле живому товарищу. Овчаренко попросил пить. Ему дали.
— Кто вы? — тихо спросил он, пристально всматриваясь в изможденные, заросшие бородами лица.
Заключенные партизаны и подпольщики переглядывались и молчали. Они опасались, как бы гестаповцы не подсунули провокатора. «А может быть, он и не провокатор, — думали некоторые из них. — Может быть, парню нужна поддержка, хорошее, теплое слово участия?»
— Здорово они, сволочи, тебя разделали? — ласково спросил Семена один из партизан.
— Кажется, все внутри отбили, — облизывая языком засохшие губы, проговорил Овчаренко. — Жжет у (меня все там. Дайте еще водички.
Утолив жажду, сержант, тяжело вздохнув, сказал:
— Если кто из вас останется живой, прошу сообщить моей матери, что сын ее Семен Овчаренко помер правильной смертью, как положено советскому солдату. Адрес запомните: под Жмеринкой, в деревне Коростыли есть колхоз Червонный Луч. Там живет Настасья Поликарповна Овчаренко. Пусть она не убивается, что потеряла последнего сына, пусть примет к себе сироту и воспитает его, как воспитывала нас. — Потом едва слышно он добавил: — Братку мой Петрусь и батько в сорок втором убиты.
— Добре, хлопче. Наказ твой будет исполнен, — торжественно и твердо сказал пожилой заключенный.
— Еще, товарищи, — сказал Овчаренко, — доведется если вам когда встретиться с Иваном Федоровичем Кудряшовым, так передайте ему, что Семен Овчаренко умер как партийный.
Хрустнул снег на крыльце под тяжелыми сапогами, щелкнул открываемый замок. В амбар вошли два гестаповца. Они Схватили Овчаренко за руки и потащили к двери.
— Прощайте, товарищи! — крикнул Семен. — Останетесь живы, — бейте их, гадов! Скоро вы все будете на воле!
Это были последние слова, которые слышали заключенные от Семена. Через несколько часов гестаповцы снова бросили Овчаренко в амбар, но в нем уже едва теплилась жизнь. Смыв кровь с лица Овчаренко и уложив его, заключенные с тревогой прислушивались к слабому биению сердца умирающего человека. Таким и увидел его вошедший в амбар Кудряшов с группой автоматчиков.
Посланный Кудряшовым десантник привел доктора. Осторожно подняв Овчаренко на руки, товарищи отнесли его в дом. Осмотрев рану на голове, Никитин хмуро сказал:
— Не знаю, каким чудом он еще жив. Ни одной кости целой нет, все перебиты.
Он осторожно взял руку сержанта и стал внимательно слушать его пульс. Все стояли молча, еще с какой-то надеждой глядя на доктора. А он, не выпуская руки Овчаренко, резко обернулся и коротко приказал:
— Камфару!
Варламов быстро вынул ампулу, наполнил шприц и подал доктору. Никитин впрыснул камфару, долго слушал пульс, потом вяло, машинально сунул шприц в карман и сел на услужливо пододвинутый ему стул. Он обхватил голову руками, и было видно, как тихо у него вздрагивают плечи.
— Что, Никитин? — шепотом спросил у него Кудряшов.
Не меняя позы и не поднимая головы, доктор дрогнувшим голосом ответил:
— Скончался.
Кудряшов снял шапку и подошел к Овчаренко. Осунувшееся лицо покойного было сурово и строго. Стоявшие посреди избы автоматчики и вошедшие сюда освобожденные из амбара люди молча обнажили головы.
— Прощай, дорогой друг, товарищ по оружию. Ты был верный и храбрый солдат. Советский народ будет вечно хранить светлую память о вас, отдавших свои молодые жизни за свободу и независимость Родины, — сказал Кудряшов. Встав на колено, он поцеловал Овчаренко в высокий чистый лоб. Вслед за ним подошли и стали прощаться со своим товарищем-любимцем, весельчаком Овчаренко и все его друзья — танкисты и десантники.
