Персиваль Рен - Похороны викинга
– Нет, сэр, разрешите поговорить с вами наедине, – уточнил он.
Я вышел с ним в коридор, и, закрыв дверь, он передал мне конверт.
– От мистера Дигби, сэр. Он велел мне передать вам письмо так, чтобы никто не видел… и ровно в десять часов вечера.
– Спасибо, Дэвид, – сказал я и пошел в курительную комнату, чтобы там прочесть письмо. Я должен был бы волноваться и мучиться тяжелыми предчувствиями, но вместо этого испытывал буйную радость. Я готов был танцевать в коридоре и не сделал этого, только не желая смущать солидных предков Брендонов, портреты которых неодобрительно смотрели на меня с обеих стен.
– Крайне эгоистично, сэр, – пристыдил я сам себя.
Курительная была пуста. Из соседней бильярдной раздавалось щелканье шаров. Огастес, видимо, был занят своим любимым, хотя и несколько непродуктивным делом. Я зажег свет, разворошил кочергой угли в камине, придвинул к нему самое удобное кресло, сел и зажег трубку.
Если бы я получил это письмо до разговора с Изабель, я разорвал бы конверт дрожащими руками и с замиранием сердца. Но теперь все мне было безразлично. Любовь делает людей эгоистичными. Не спеша я открыл письмо бедного Дигби и стал его читать. Вот что он писал:
«Дорогой мой Джон!
Беру перо, чтобы написать тебе эти строки. Я напрягал мои умственные способности, пока у меня не оборвалось несколько пуговиц на брюках. Наконец я осознал, что не могу дольше обманывать всех вас и заставлять невинную жертву страдать за мои грешные злодеяния или злодейские грехи.
Я отыщу моего благородного близнеца и скажу ему: «Брат, я согрешил и недостоин называться твоим братом».
Никто не знает, какой мучительный стыд жжет мое сердце сейчас (даже я не знаю). Когда ты получишь эту записку, я буду далеко от Брендон-Аббаса, на пути к… скажем, к тому месту, куда я еду.
Расскажи тете, что благородный поступок моего брата Майкла разбудил мою крепко спавшую совесть. Я не могу, чтобы он страдал за меня. Я напишу ей на днях.
Со свидетельской скамьи или скамьи подсудимых скажи неподкупному судье, что я всегда был слаб, но непорочен, и что ты приписываешь мое грехопадение куренью дешевых папирос и увлечению публикуемыми в газетах головоломками. Кроме того, можешь сказать ему, что надеешься на мое исправление, а также на то, что я когда-нибудь добьюсь честного заработка не менее тридцати шиллингов в неделю и возмещу тете Патрисии из моих сбережений тридцать тысяч фунтов.
Я пришлю тебе мой адрес (строго конфиденциально), и ты напишешь мне о дальнейших событиях.
Не забудь, что ты должен оставаться на месте, чтобы заставить всех поверить в мою гнусность, иначе Клодия может остаться под подозрением. (Огастес, к сожалению, невиновен). Помни, что мы обязаны были найти преступника среди нас.
Как только Майк сообщит тебе свой адрес, телеграфируй ему, что вор признался и бежал и что он сможет спокойно возвратиться в Брендон-Аббас. Привет Изабели.
Твой Дигби».На время это письмо заслонило для меня все остальное, даже Изабель.
Мне до сих пор не приходило в голову, что Дигби сбежал. Неужели то, о чем он пишет, правда? Неужели он действительно украл «Голубую Воду», и только бегство Майкла, принявшего на себя его вину, заставило его сознаться?
Может быть, Дигби, думая, что Майкл действительно виноват, бежал, чтобы отвлечь от Майкла подозрение и затруднить погоню за ним?
Нет, оба эти предположения бессмысленны. Вернее всего он, как и Майкл, подозревая кого-то из нас, оставшихся, бежал, чтобы отвлечь от нас внимание.
Но кого же подозревали Майкл и Дигби? Очевидно, Клодию или меня. И тут вдруг меня поразила новая мысль. Эта мысль была внезапна и мучительна: если они сломали свою жизнь ради того, чтобы защитить Клодию и меня от подозрений, я обязан сделать то же самое.
Надо уверить всех в том, что вором был один из Джестов. Ведь если какой-нибудь сыщик начнет разбирать это дело, то он сможет заподозрить даже Изабель. Для нас ее заявление о том, что она в темноте схватила за руку Огастеса, было окончательным доказательством непричастности обоих к краже. Сыщику оно, вероятно, покажется сговором между ними и целью доказать свою невиновность. Особенно, если он узнает о том, когда Изабель это рассказала и как держался Огастес, узнав об этом.
Тем больше оснований для меня поступить так же, как мои братья. Очевидно, что, если трое братьев сбежали из дома своей родственницы, сговор мог существовать только между ними и очевидно, что те, кто остался дома, в этом деле неповинны.
«Довольно двух, чтобы нести позор», – прозвучал во мне голос. Это был голос трусости.
«Почему только двое будут нести позор и защищать тебя и Изабель?» – это был голос чести, и я послушался его.
Я не мог оставаться здесь, зная, что мой Капитан и мой Лейтенант находятся в изгнании. Я не мог наслаждаться жизнью, в то время как они терпят лишения и подвергаются опасности. Против этого восставало мое воспитание. Вероятно, через две минуты по прочтении письма Дигби я уже принял решение. Оставалось только решить, куда мне ехать и говорить ли об этом Изабель.
Куда ехать? Этот вопрос для меня решился автоматически: я вспомнил о французском Иностранном легионе.
Ярче всех картин детства передо мной вставала одна. Мы сидели на лужайке вокруг блестящего французского офицера, рассказывавшего нам захватывающие истории об Алжире, Марокко и Сахаре. Он говорил о спаги, тюркосах, зуавах и солдатах Иностранного легиона. Это были рассказы о романтике боя и похода, и после них Майкл заявил:
– Я пойду в Иностранный легион, когда закончу Итон…
И я вспомнил, как Дигби и я приветствовали этот план.
Может быть, Майкл вспомнил об этом и сейчас уже находится на пути в Алжир? Может быть, он решил на военном поприще прославить свое новое вымышленное имя? Это было бы похоже на него.
А Дигби? У него, наверное, мелькнула та же мысль, и он последовал за Майклом. Это было бы так похоже на Дигби.
А я? Последую ли я за моими братьями, не спрашивая, куда они меня ведут, и стараясь делать то, что делают они, только для того, чтобы заслужить их одобрение? Это было бы так похоже на меня.
Трое романтически настроенных идиотов. Теперь эта мысль вызывает во мне улыбку. Конечно, идиоты, но какие замечательные идиоты: с воображением и с обостренным чувством чести.
В качестве компенсации за меньшую одаренность воображением, блестящей храбростью и другими способностями, в изобилии имевшими у моих старших братьев, природа наделила меня большей осторожностью. Я был таким же неисправимым романтиком, как мои братья, но, несмотря на весь мой романтизм, был методичен и настойчив. Физически я, пожалуй, был даже сильнее них. Решив разделить их судьбу и найти их, если сумею, я сразу же начал обдумывать все подробности предстоящих мне дел.
