Александр Буртынский - Искатель. 1978. Выпуск №4
«Уж я бы ему влепил — и сразу бы все стало на место».
— Видеть не вижу, а слышу хорошо… Можно зайти к тебе, увидишь.
— Мне не обязательно.
— Мне тоже… А зря серчаешь. Что это мы на расстоянии беседуем?
— Подойди, разрешаю.
Степан хохотнул несмелым смешком, в котором прозвучало что-то похожее на горечь. Андрей все еще держал руку за обшлагом, посматривая в тот угол, откуда вышел Степан.
— Ты не из пугливых.
— Уж слышал однажды. В чем дело, опять беседы на тему мое-твое и что такое демократия?
Степан не ответил, не спеша, точно на прогулке, поплелся рядом.
— Слыхал, неприятности у тебя…
— Ты от Стефы? — спросил наобум, не желая откровенничать со Степаном.
— Неважно… Был, да ушел. У нас теперь так, не клеится… Моя, конечно, вина… Капризы всякие не терплю, — и засмеялся колюче.
Однако, самомнение! Его вина… Лишь на мгновение отпустило внутри, а потом снова навалилось. Ни к чему все теперь… От Степана как бы исходил невидимый ток: стоило им встретиться, как оба начинали искрить. На этот раз искра погасла, едва вспыхнув.
— Я к тебе насчет… происшествия… — сказал Степан. — Виноват я. Так что не терзайся и сообщи куда следует…
От неожиданности Андрей даже остановился.
— Я, — продолжал Степан, — взбулгачил парней, ну, а они с хмелю-то не туда поперли. Так что все равно — я…
— Кончай истерику, — сказал Андрей и почувствовал облегчение.
Все-таки прав он был в споре со своим помощником, было бы просто подлостью оговорить Степана перед Довбней. Сама мысль использовать малейшую возможность, отвести от себя удар таким образом была ему противна. Бог с ним, с соперником… Ха, наверное, не сладко ему потерять Стефку, Андрей уже чувствовал, что это так и что Степан храбрится, и ему даже стало жаль его.
— Паршиво получилось, — сказал он. — Но уж в этом-то виноват я.
О, гордыня. Кого ему было больше жаль в эту минуту — себя или Степана?
— Теперь уже все равно. Мне отвечать. Так что скоро прощай, Ракитяны, а вы уж тут помиритесь, она славная девчонка, нельзя ее обижать.
Даже тошно стало от собственного великодушия.
— Ты что… — сказал Степан дрогнувшим голосом и тотчас заговорил торопливо, взахлеб: — Вали на меня, все вали. Может, все-таки учтут, я не откажусь. Мало ли что бывает по пьянке, почему ты, ты-то при чем?… А Стефа… что ж, лишь бы ей было хорошо, я тебя уважаю. Тебе плохо, и ей плохо будет. А у нас-то все разно разбито корыто, я ей все отпущу. — И снова засмеялся, как бы пряча неловкость. — У нас обычай такой — отпускать, если вдруг передумала, а с другим по-серьезному сошлась, — не держать зла.
— Да она перед тобой чиста!
— Вообще — да, да! Но такое уж правило — отвергнутый отпускать должен.
И было по-прежнему муторно от этих взаимных, наперебой, уступок. Неприятной была сумбурность Степкиных откровений, и его, Андрея, самоотверженная попытка отступиться от того, на что он, собственно, уже не имел права. Скорей бы кончился этот никчемный разговор, остаться одному, никого не видеть, ничего не знать.
— …так я пойду, — словно издалека донесся робкий голос Степана, — мне еще клуб закрывать.
— Да.
Андрей шевельнул рукой ему вслед, как будто Степан мог разглядеть этот прощальный жест, и ощутил в ладони теплую рукоять пистолета.
* * *Хоронили Фурманиху под вечер. Общительность старухи, ее широкие связи при жизни были известны, и все же нельзя было не подивиться многолюдью на похоронах. Андрей стоял у окна, глядя на траурный кортеж. За гробом, тонувшим в розвальнях, топало сотни две хуторских баб, в большинстве молодых, каждая из них, очевидно, чем-то была обязана Фурманихе, хранила добрую память о расторопной и в меру, по-божески, хитрой посреднице, — жизнь есть жизнь, которая вдобавок ко всему выручала молодух в деликатных делах доморощенным акушерством.
Теперь они все шли, понурясь, хлюпая носами в шерстяные платки, а позади вышагивали их мужья, окутанные облачками табачного дыма.
Фурманиха лежала в бумажных цветах, маленькая, строгая, точно уснувшая птичка, и над ней, сгорбясь, с растерзанным хмельным лицом, неподвижно склонился Владек — простоволосый, с красной от холода лысиной. Кто-то из шагавших вслед за санями заводских дружков-стариков пытался напялить на него шапку, он всякий раз деревянным движением поднимал руку и сбрасывал шапку на снег.
Грянул жиденький, но дружный оркестр, и Андрей, невольно вздрогнув, увидел знакомую баранью папаху Степана над медным раструбом.
— Откуда оркестр? — спросил он Юру, стоявшего за его спиной у окна.
— Клубный. Степка бесплатно выделил.
Весь день, прошедшие сутки, он ломал голову над историей с убийством. Хотя, по правде говоря, не до того ему было — старался отвлечься от тягостных мыслей. И все-таки дикий этот случай не шел из головы. Придумывал и отвергал десятки вариантов. При виде Степана за гробом мелькнула досужая ассоциация с Раскольниковым. Он брезгливо отмахнулся от нее, припомнив вчерашнюю встречу. Степка — говорун, излишне эмоционален, вспыльчив. Но чтобы спокойно, профессионально удушить старуху, а потом скорбно дуть в трубу на ее похоронах? Фурманиха… Что-то мучило, не давало покоя в ее рассказе, чего-то он не мог уловить, упустил и теперь не мог вспомнить, что именно.
Перебирая в памяти все случившееся за последние дни, он старался добраться до сути, заходил так и эдак — словно пытался поднять непосильную тяжесть.
«Итак, «партизан» приходил к ней за деньгами. И убил. Не из-за денег. Было нечто более серьезное, нежели нужда в деньгах, — страх разоблачения. И это связано с землянкой, с той кладью… Сказала ли ему старуха о том, что я заинтересовался золотом, или нет? Если да, то он уже шел с определенным намерением… Но кто же он? Степан — единственный человек, которому не нужны были советские деньги, если он действительно собирался ехать».
Было такое ощущение, словно разгадка где-то рядом, ясная как день. Но мысль ускользала, и он тщетно старался сосредоточиться, уловить…
«Но какого черта я думаю обо всем этом. Теперь уж думай — не думай…»
А что, если старуха соврала? Не досказала? Может быть, все-таки не утаила от мужа? Но тогда Владек мог знать о нем, об этом «партизане». Муж и жена… Неужто не поделилась? Вполне… Значит, надо расспросить старика! А вдруг?..
* * *Мурзаев дремал на нарах, Юрий склонился над учебником, присланным Любой.
Он поднял глаза, вымученно улыбнулся. Андрей подумал, что вот Юра живет уже будущим, и он тоже хотел бы вот так жить будущим и почитывать литературу. И только сейчас с болью подумал, что для него все кончено. Еще день, два — приедет следователь.
