Оливер Боуден - Покинутый
— Ты думаешь, что сделал себе имя, Хэйтем Кенуэй. Убийца. Тамплиерский палач.
Потому что убил парочку толстых торговцев? Но для меня ты малыш. Ты малыш, потому что мужчина смотрит своим целям в лицо, а не подкрадывается к ним глухой ночью со спины, как змея. — Он помолчал. — Как ассасин.
Он принялся перекидывать нож из одной руки в другую. Это почти гипнотизировало, во всяком случае, я заставил его в это поверить.
— Думаешь, я не умею драться? — спросил я.
— Это еще надо доказать.
— Лучше всего здесь.
Он сплюнул и одной рукой поманил меня к себе, а в другой у него вертелся нож.
— Давай, ассасин, — подначивал он. — Посмотрим, каков ты в первой схватке.
Увидишь, как все это на деле. Давай, малыш. Будь мужчиной.
Он думал разозлить меня, но я, наоборот, лишь стал внимательнее. Он нужен мне живым. Я должен поговорить с ним.
Я впрыгнул через корягу на опушку и чуть неловко размахнулся, чтобы оттеснить его и принять стойку, прежде чем он ответит. Несколько мгновений мы кружили друг возле друга и выжидали момент для новой атаки. Я нарушил это затишье: сделал выпад, резанул и отступил для защиты.
На секунду ему показалось, что я промахнулся. Потом он сообразил, что по щеке у него стекает кровь, он тронул лицо рукой, и глаза его удивленно расширились. Первая моя кровь.
— Ты недооценил меня, — сказал я.
Улыбка его стала натянутой.
— Второго раза не будет.
— Будет, — ответил я и снова пошел вперед: сделал финт влево и перевел атаку вправо, когда его корпус уже брал защиту с ненужной стороны.
На его свободной руке появилась рана. Кровь запачкала его разорванный рукав и стала капать на землю, ярко-красная на зеленовато-бурой хвое.
— Я сильнее, чем ты думал, — сказал я. — Все, что ты видишь впереди — это смерть, если не заговоришь. Если не скажешь все, что тебе известно. На кого ты работаешь?
Я легко скользнул вперед и снова резанул, пока он махал ножиком, как ненормальный. Другая щека тоже закровоточила. Теперь на его землистом лице было две алых полоски.
— Почему был убит мой отец?
Я сделал еще выпад и на этот раз рассек ему кожу на тыльной стороне кулака, в котором он стискивал нож. Если я рассчитывал, что он выронит нож, то меня ждало разочарование. Если я рассчитывал показать ему мои навыки, то это мне вполне удалось, и его лицо тому доказательство. Его кровоточащее лицо. Оно больше не ухмылялось.
Но он все еще мог драться, и когда он ринулся вперед, это произошло стремительно и плавно, и нож он успел перекинуть в другую руку, чтобы сбить меня с толку, и его удар почти достиг цели. Почти. Он достиг бы наверняка, если бы. если бы он заранее не показывал мне этот свой хитрый трюк и если бы движения его не замедлились из-за ран, полученных от меня.
Как только он атаковал, я легко увернулся от его лезвия и ударил мечом вверх, проткнув ему бок. Однако мне оставалось лишь выругаться. Я ударил слишком сильно и попал в почку. Он был мертв. Внутреннее кровоизлияние убило бы его в полчаса, но потерять сознание он мог прямо сейчас. Был ли он еще в сознании или нет, не знаю, но, оскалив зубы, он снова двинулся на меня. Зубы теперь были в крови, я слегка отодвинулся, взял его руку, вывернул ее и сломал в локте.
Звук, который из него вырвался, был не столько криком, сколько мучительным стоном, а я переломал ему руку больше для эффекта, чем с какой-то целью; нож с мягким стуком упал на землю, а следом опустился на колени и сам хозяин.
Я выпустил его руку, и она безжизненно скользнула вниз — мешок сломанных костей в коже. Кровь уже отлила от его лица, а возле пояса растеклось черное пятно.
Плащ обвился вокруг тела. Он бессильно потрогал сломанную руку здоровой, а потом поднял на меня глаза, и в них был что-то горестное и почти трогательное.
— Почему ты его убил? — ровным голосом спросил я.
Как вода, вытекающая из плохо закрытой фляжки, он осел на землю и повалился на бок. Все в нем теперь умирало.
— Говори, — настойчиво сказал я и наклонился поближе к его лицу, на которое налипли сосновые иголки.
Он делал последние вздохи на подстилке из лесного перегноя.
— Твой отец, — начал он, закашлялся, сплюнул кусочек сырого мяса и начал снова: — твой отец не был тамплиером.
— Знаю, — оборвал я. — За что его убили?
Я чувствовал, что лоб у меня пошел складками.
— Его убили за то, что он отказался вступить в Орден?
— Он был. он был ассасин.
— И его убили тамплиеры? Они за это его убили?
— Нет. Его убили за то, что у него хранилось.
— Что? — я наклонился еще ниже, отчаянно пытаясь уловить его слова. — Что у него хранилось?
Ответа не было.
— Кто? — я почти кричал. — Кто его убил?
Но его уже не было. Рот открылся, глаза дернулись и заволоклись туманом, и сколько я ни хлестал его по щекам, он так и не пришел в сознание.
Ассасин. Отец был ассасином. Я перевернул солдата, закрыл ему выкаченные глаза, и стал вытряхивать наружу содержимое его карманов. Там был обычный набор: деньги да рваные бумажки, одну из которых я развернул в надежде найти солдатские документы. Документы были — полковые, точнее, гвардии Колдстрим, две с половиной гинеи за вступление и затем по шиллингу в день. На документах стояло имя полкового казначея. Подполковник Эдвард Брэддок.
А Брэддок со своей армией был в Голландской Республике, сражался против французов. Я вспомнил о человеке с волчьими ушами, которого видел давеча в подзорную трубу. И внезапно я понял, куда он направлялся.
4Я развернулся и ринулся через заросли напролом к хижине, и через считанные минуты был уже у порога. На солнцепеке терпеливо паслись лошади, а в хижине было темно и прохладно, Реджинальд стоял возле Дигвида, который сидел по-прежнему привязанный к стулу, с поникшей головой, и я понял, что проворонил и второго.
— Он мертв, — только и смог я вымолвить и глянул на Реджинальда.
— Я пытался ему помочь, Хэйтем, но душа бедняги была уже слишком далеко.
— Как? — резко сказал я.
— От ран, — Реджинальд тоже стал резок. — Или не видно?
Лицо Дигвида было маской засохшей крови. Одежда от крови затвердела. Палач пытал его, причем старательно, это было ясно.
— Когда я уходил, он был жив.
— И когда я подоспел, он тоже был жив, черт возьми! — вскипел Реджинальд.
— Ты хотя бы узнал у него хоть что-нибудь?
Он опустил глаза.
— Перед смертью он попросил прощения.
Разочарованно вжикнул мой меч, и я вдребезги разнес чашку на каминной полке.
— И это всё? Ничего о той ночи? Ни причин? Ни имен?
