Георгий Свиридов - Дерзкий рейд
Потом началось кочевье Джангильдинова с его необыкновенной «лампой» по степи. От урочища к урочищу, от аула к аулу.
Молва о «живых картинах», словно крылатый конь, промчалась по бескрайним просторам, достигла отдаленных аулов. Просветительской деятельностью Джангильдинова заинтересовались и в уездной полиции. Там быстро вспомнили, что Джангильдинов выгнан из духовной академии за революционную крамолу. Пристав конфисковал аппарат и всю кинопленку. Но самому Алимбею все же удалось скрыться.
6
А через два года, в 1916 году, когда степь охватило пламя стихийного восстания, Алимбей Джангильдинов снова был в родных краях и вместе с батыром Амангельды встал во главе народной армии. Отряды повстанцев, вооруженные самодельными самопалами и охотничьими ружьями, пиками и палками, пошли на штурм Тургая. Город взять не удалось. Прибыли карательные полки. И запылали казахские аулы.
Каратели бесчинствовали и весной 1917 года, когда уже не было царя и у власти стояло Временное правительство. Джангильдинов направился в столицу и там как представитель Степного края выступал на совместном заседании членов Государственной думы и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Он рассказал, что в казахских степях карательные полки свергнутого Николая II творят кровавую расправу над тысячами невинных, предают огню степные аулы…
Большевики потребовали немедленно отозвать карательную экспедицию, и Временное правительство вынуждено было издать соответствующий приказ.
В революционном Петрограде Джангильдинов встретился с Лениным. Пришел не как странствующий искатель правды, а как член большевистской партии, в которую вступил еще в 1915 году.
Через несколько недель после Октябрьского переворота Алимбея вызвали в Смольный.
С ним встретился Свердлов и, нарисовав картину общего положения в стране, сказал о возможности назначения его, Джангильдинова, чрезвычайным комиссаром Тургайской области.
— Меня?! Комиссаром всей Тургайской степи? — Джангильдинов посмотрел на Якова Михайловича так, словно тот пошутил… или, в крайнем случае, ошибся, принял Алимбея за кого-то другого.
Но за толстыми стеклами пенсне глаза Свердлова были серьезными и в тоне голоса не сквозил даже легкий намек на шутку. Он открыл папку, лежавшую на столе, быстро полистал сухими тонкими пальцами бумаги, нашел нужный лист, остановился на нем взглядом и утвердительно закивал:
— Послезавтра жду здесь ровно в десять. Вероятно, вас примет Владимир Ильич. Он хотел с вами побеседовать.
Джангильдинов вышел из Смольного, не чувствуя земли под ногами. Ему было жарко. Холодный, пронзительный ветер, дувший с Балтики, не остужал и не успокаивал. Комиссар всей степи!..
Он, которого еще недавно преследовали полицейские, выдворяли из родных мест, теперь станет представителем высшей власти…
Алимбей невольно вспомнил тургайского губернатора — лощеного генерала Эверсмана, которого видел лишь издали: мундир, золотые погоны, ордена, на руках белые перчатки…
Алимбей вспомнил и оренбургского губернатора барона Таубе, которого тоже видел лишь издали: его надменный вид и не терпящий возражения тон неограниченного властителя.
Оба губернатора появлялись всегда в окружении свиты и вооруженной охраны. У каждого были свои дома, похожие на дворцы, многочисленные слуги, огромные канцелярии, где важные чиновники, одетые в строгие сюртуки, свысока поглядывали на простых смертных, не считали за людей жителей необъятной степи, называя их сартами[7].
Теперь он, Алимбей Джангильдинов, сын пастуха, становится первым, главным человеком — комиссаром Степного края. Колесо судьбы, как бы сказал акын, сделало крутой поворот и подняло его высоко. Нет, не колесо судьбы, а длительная многолетняя борьба обездоленных людей, великая революция.
И не тщеславие кружило сейчас голову Алимбея, а сложные вопросы, которые, словно мешок с камнями, внезапно легли ему на плечи.
Как, каким образом он должен исполнять высокую должность — быть комиссаром Тургайской области? Что надо сделать, чтобы простые люди верили и шли за ним? Не напяливать же ему для придания веса и солидности, подобно губернаторам, мундир с золотыми побрякушками? Да и белые перчатки, даже если бы он захотел, никогда не натянешь на его натруженные руки…
С чего же начать? Кто подскажет?
В назначенное Свердловым время Алимбей Джангильдинов, почти не спавший ночь из-за бесконечных дум, пришел в Смольный.
Вместе со Свердловым он вошел в кабинет вождя, в кабинет человека, который возглавил только что возникшее новое государство.
Джангильдинов осмотрелся. В кабинете было просто и скромно. Ни роскоши, ни дорогой мебели. Обыкновенный письменный стол, телефон, обычные кресла, обычные венские стулья, на стене — карты. Даже не верилось, что здесь, за этим простым письменным столом, работает Председатель Совнаркома.
Через несколько минут из боковой комнаты скорым шагом вышел Владимир Ильич. Он был собран, подтянут и деловит.
Ленин поздоровался, энергично пожал руку Алимбею и, улыбаясь, спросил:
— Как, товарищ Джангильдинов, нашли правду, которую искали?
У Алимбея потеплело в груди. Оказывается, Владимир Ильич помнил о том, о чем говорили они за мраморным столиком в маленьком кафе… И Джангильдинову сразу стало легко, напряжение, которое сковывало его, улетучилось.
— Теперь за нее воевать будем, товарищ Ленин!
— Верно сказали, за правду воевать надо. А как думают об этом у вас, в Степном крае?
Владимира Ильича интересовали события последних месяцев, настроения в юртах степняков. Вопросы он задавал быстро, с таким знанием обстановки, что Джангильдинову даже стало казаться, словно Ленин сам недавно прибыл из его, Алимбея, родного края и лишь хочет уяснить какие-то незначительные детали.
Джангильдинов отвечал на вопросы, утвердительно кивал, давал пояснения, поддакивал и чувствовал себя свободно, мысль работала раскованно. Так говорят с близким человеком, доверительно и открыто. Алимбей даже не заметил, как Ленин, который несколько минут назад расспрашивал о казахских степях, направил беседу по другому руслу, как бы перешагнул на ступеньку выше, и еще выше, и поднял вместе с собой его, Джангильдинова, и оттуда, словно с высоты, они смотрели уже на всю страну, масштабно, как государственные деятели.
Ленин говорил о значении Октябрьской революции, о ее грандиозных перспективах.
Речь его была стремительная и быстрая, но слова произносил он ясно и четко, а легкая картавость, скрадывавшая резкость звуков, смягчала и делала доверительной каждую фразу.
