Владимир Михайлов - Искатель. 1964. Выпуск №2
«Тело без перьев и без чешуи, очень большой клюв, зубы крокодила, — Мбого покосился на свою уродливую культяпку, — крылья такие же, как у летучих мышей, но большие-пребольшие, кожа красная и блестящая, кричит сдавленным голосом.
Я должен был умереть в тот день, так как нельзя безнаказанно видеть большую летающую ящерицу…»
«А находили ли вы когда-нибудь мертвого кангамато?» — спросил я Мбого.
«Нет, белый, он никогда не покидает болот и там исчезает бесследно, когда умирает».
У меня была с собой иллюстрированная книга, и я показал неграм рисунок птеродактиля.
Они были потрясены.
«О! О!.. Кангамато! Но наш гораздо крупнее!»
Изображение было с какой-нибудь дюйм.
Я не буду рассказывать вам, Эндрью, о моем спуске в «девятый круг ада». Болота Оберры — это царство ужаса, над которым безраздельно господствует красный как кровь крылатый крокодил — вестник смерти. Я обследовал все протоки, все черные, гнилые ямы, заводи и ручьи, протекающие по болоту. Но птеродактиль не появлялся. И все же вслед за Шатело я повторяю, что уверен в существовании кангамато. Вы спросите: почему? Судите сами. Я опросил добрую сотню людей разных племен: камба и кикуйю, балухья и ньика; я беседовал с арабами и нилотами, индийцами и белыми, дикими банту и кушитами. И все, кто осмеливался говорить о кангамато, описывали его совершенно одинаково. Если бы речь шла о вымышленном животном, описания были бы разные. Никогда негр не расскажет вам о слоне в три человеческих роста или о носороге, у которого больше чем два рога. Все говорили, что кангамато не чудовище, а обычное существо, но только более опасное, чем леопард или черная мамба — самая страшная змея в мире.
Старая Нхаве, жена местного вождя, сказала мне, когда я забрел в одну убогую деревушку, что мои поиски обречены на неудачу: ее муж, великий охотник, давно уже убил последнего кангамато. Кангамато существует, Эндрью, я в этом уверен. Поэтому и разбежались ваши рабочие, поэтому и я с первого же дня отговаривал вас от разведки на Оберре. Я не рассказал вам обо всем сразу, потому что не мог рассчитывать на ваше доверие. Но после того, как в паническом страхе разбежались рабочие, вы бы и без меня узнали о кангамато. И я решился рассказать вам все, что знаю об этом существе, окутанном тайной и ужасом. Повторяю, я не видел красного птеродактиля, но уверен, что он существует. Если вы даже узнаете, что на Оберре есть признаки нефтеносности, не ходите туда! Там кангамато. Это все, что я хотел вам сказать, Эндрью. Вы же вольны поступать, как вам будет угодно.
Пирсон вытер мокрый лоб платком. Он встал и отошел к окну. Мне показалось, что его руки слегка дрожат.
— Но вы же, вы, мистер Пирсон, не побоялись пойти на Оберру! И не за нефтью — за кангамато! Почему же я…
— Вы хотите идти на Оберру? — резко перебил он меня и круто повернулся ко мне.
— Да!
— Так я и знал! Я не должен был откровенничать с вами. Мой рассказ вы употребили во зло. Не забывайте: вы приехали сюда искать нефть, а не гоняться за призраками. Я говорю вам это как официальное лицо, как главный геолог провинции.
— Я буду искать нефть, только нефть, одну только нефть.
— Вы сами себя обманываете. Ветер приключений кружит вашу разгоряченную голову. Нет, я думал, что русские другие… Простите меня за откровенность, но вы ведете себя, как бойскаут, начитавшийся капитана Майн Рида. Это полнейшая безответственность. Я не могу запретить вам разведку на Оберре, вы мне не подчинены, но я употреблю все свое влияние, чтобы на ваше место запросили другого геолога.
— Вы этого не сделаете, Пирсон! Я ищу нефть, я знаю, где ее нужно искать.
— Конечно, в болотах Оберры?
— Именно там. И хотите знать почему?
— Говорите.
— Потерпите одну минутку!
Я взял бювар с документацией, которую привез мне на днях Пирсон, и достал оттуда тонкую, тщательно сложенную кальку.
— Вот! — сказал я и протянул кальку Пирсону.
— Что это?
— Сейсмограмма.
Пирсон осторожно развернул кальку, положил на стол и разгладил ее ладонью.
— Вы видите этот двойной пик, этот длинный спаренный зуб? — спросил я его.
— Откуда у вас эта сейсмограмма? — Пирсон задал свой вопрос шепотом.
— Я нашел ее в пачке старых документов, которые вы же мне принесли.
— Да, но как узнать, где находится этот разрез?
— А вы посмотрите экспликацию! Там дана привязка к озеру Эдуарда.
— Действительно! Странно…
— Что странно?
— Я не понимаю, Эндрью, как мог не заметить этой сейсмограммы… Очевидно, она была получена беднягой Эрлом, Он один занимался сейсморазведкой на Оберре… Он бесследно исчез. Нашли только его трубку и полевую сумку… Наверное, это его сейсмограмма. Да… интересная ситуация… Но одной сейсмограммы еще не достаточно. Не так ли?
— Я скоррелировал ее с данными гравиметрии. Я почти убежден, что Оберра перспективна.
— Все же вы хорошо подумайте, Эндрью…
* * *Мы разбили наш лагерь вблизи стремительной речушки с черной водой. Она напомнила мне мокрый асфальт московских улиц. Прихотливый ленточный извив реки терялся в тростниковых зарослях, в которые вклинивались узкие полосы мангров. Под сетью уродливых воздушных корней и серых присосков лиан пузырилась бело-коричневая пена. Заполненные горячей протухшей водой канавы затянула золотисто-бурая пленка тины. Местами виднелись такыры — участки подсохшей, орнаментированной широкими черными трещинами грязи. Нигде ни травинки. Всюду скользкие холодные грибы, изъязвленные спорами папоротника, лианы и мхи. Золотые, оранжевые, голубоватые, пепельные мхи. Воздух абсолютно неподвижен. Оранжерейный запах, смешанный с запахом клопов. Душная, жаркая сырость. Одежда прилипает к телу, как компресс, и никогда не просыхает. Сигарета гаснет после второй затяжки, то ли оттого, что воздух влажен, то ли оттого, что он напитан углекислотой гниения и распада. Редкие, как у нас глубокой осенью, лакированные жесткие листья покрыты испариной. Капли сталкиваются, словно ртутные шарики, и, сливаясь, струйками сбегают с листа на лист. Ни на минуту не прекращается этот дождь при безоблачном небе. В заполненных влагой дуплах орхидеи — лиловые и нежно-сиреневые, красно-желтые, черные и розовые, белые, с коричневыми крапинками. Удивительная кора мангровых деревьев! Черная, покрытая липкой слизью, источенная улитками и жуками.
Лишь у реки можно дышать свободно. Прохладная, несущая горьковатую свежесть холодных цветов, вырывается она из гнилого сумрака мангров, чтобы исчезнуть в зеленых джунглях болотных трав.
Продираясь сквозь заросли жесткой и режущей травы, спотыкаясь о кочки, проваливаясь в гнилые ямы, мы с Махди выбрались, наконец, к реке.
