Эллестон Тревор - Полет «Феникса»
— Меня зовут Стрингер. Пожалуйста, запомните. Стрингер.
И резко зашагал к самолёту, закрыв за собой дверь.
ГЛАВА 11
Пел сверчок, кружился в голубом небе и пел. Он пытался поймать его и съесть, когда тот садился, но прижатая к земле рука не слушалась, и опять трещал сверчок. Насекомые разбивались о дверь, и мальчишки-арабы подбирали их и тащили жарить. Они способны съесть что угодно. Даже жареную саранчу. Тошнит.
Теперь сверчок тикал, над ним поднималась и медленно падала белая стена, снова вставала и падала. Он закричал. Хотел убежать, но тело не слушалось из-за жары, и в абсолютном белом безмолвии на него обрушилась белая стена, и он опять крикнул.
— Дейв, — послышался чей-то голос.
То был Кроу — по другую сторону стены. Он звал его.
— Дейв, приди в себя!
Болела ссадина на руке, жгло растянутую мышцу на спине. Падала и поднималась белая стена вместе с волнующимся на ветру шёлковым пологом. Он открыл глаза. Под ухом тикали часы. Шевельнул рукой и почувствовал резкую боль.
Рядом сидел Кроу.
— Полдень, — сказал он. Покрасневшими глазами и носом-клювом он походил на птицу.
— Что?
— Надо зажечь факел.
Остальные спали. Кто-то дежурил у мерно стонавшего генератора. Очевидно, Таунс, — рядом его не было.
— Пошли.
Пошатываясь, отлили немного масла из правого двигателя. Для фитиля воспользовались обрезком чьей-то брючины. Дым поднимался под углом к западу — опять ветер дул не с севера, не с моря. Сквозь горячие волны золотистого воздуха нетвёрдо зашагали обратно в тень хвоста. Белами хрипло сказал:
— Придётся просить Таунса, чтобы увеличил норму.
— Дело ваше. Я просить не могу. Я ведь делюсь с беднягой Бимбо.
— Боже мой! Осталось всего на четыре дня. — Десять минут, которые они провели на солнце, вызвали сильное потоотделение. — Если все мы решим увеличить рацион, то хватит только на три.
— Я обещал Робу, что присмотрю за Бимбо.
Они заметили, что Стрингер чем-то занят в тени установленного на козлах крыла. Он стоял на плоском камне. Никто не видел его спящим.
— Он не человек, — сказал Кроу. Он так и не понял, что же все-таки произошло сегодня на рассвете. Ни с того ни с сего Стрингер надулся как гусь.
— Чего это он? — спросил Альберт у Белами
— Ты же назвал его «Стринджи».
— Я? А что мне, лордом его величать?
— Он чувствительный.
— Да ну?
Чувствительный? В это трудно было поверить. Должна быть какая-то другая причина. Он даже не помнил, как сказал это слово. Он нагнулся, чтобы перевести дух, а над ним все скрипел нудный голос Стрингера, вот он и сказал ему, чтобы пошёл пописать, и больше ничего. Его бы на пару деньков в Джебел, где так окрестят… Только не ублюдком. Это ругательство почему-то не любят. Но никто ведь его так не обозвал. Чего же он нагрелся?
Кроу опять прилёг и попробовал уснуть, но сна не было. В час дня пошли гасить факел. Остатки дыме поднимались вверх. Ветер замер, и опять застыл шёлковый тент над головой.
— Может, помочь Стрингеру? — предложил Белами.
— Ты что, рехнулся? — Кроу опять вытянулся в тени. — Если мы не перестанем потеть, это конец! Знаешь что? Последний раз я мочился вчера утром. Мы засыхаем, Дейв. Рано или поздно ссохнемся.
— А Стрингер — не человек?
Стон генератора прекратился, и из самолёта вышел Таунс. Весь в поту, он упал на песок рядом с Мораном. Монотонное верчение шкива усыпляло. Теперь в кабине управления можно было только сидеть, потому что крыло сильно подмяло крышу. Его беспокоил запах горючего: то ли разорвали один из баков, когда передвигали крыло, то ли на жаре рассохлись клапана. В кабине был постоянный запах, а щётки динамо искрили. Сидя у генератора, он мучил себя кошмарами: если произойдёт загорание, то взорвётся бак в крыле, лежащем прямо на крыше, и, прежде чем они успеют пустить в ход огнетушители, пламя охватит весь самолёт. Не станет последнего укрытия. И был ещё Кепель, которого нельзя трогать с места. У сержанта Уотсона есть пистолет. К нему и придётся прибегнуть, прежде чем огонь доберётся до мальчишки.
Из-за работ с крылом Кепеля придётся все-таки передвинуть: в любой момент возможна случайная искра от трения. Прошлой ночью слышно было, как плещется горючее в баке. При этом все время тёрся трос лебёдки. Но слить горючее некуда, кроме как в левый бак, а это удвоит вес с одной стороны — тогда не выдержат козлы.
Немецкого мальчика двигать придётся, а это его убьёт. Снова откроется кровотечение, и он потеряет и кровь, и влагу: с потерей крови автоматически увеличивается жажда. Кепель и сейчас выпивает по полторы пинты в сутки. Так что с этим ничего не поделаешь. Остаётся вдыхать пары, сидя в кабине, а если этому суждено случиться, то придётся прибегнуть к пистолету сержанта.
Моран спросил:
— Чья очередь, Фрэнки?
— Белами.
— Я позову его.
Первые два часа помогал свет новой луны — смягчал тени, отбрасываемые лампой. Они подпёрли рельс самым большим камнем и подставили под середину крыла козлы, так что к полуночи конец его был уже на высоте человеческого роста. Отдыхали, не вступая в разговоры, потому что от прикосновения к зубам болел язык, а губы стали малоподатливы.
Едва успели возобновить работу, как увидели, что со стороны пустыни кто-то приблизился к освещённому кругу и упал на самом его краю. Кроу бросился на помощь и, узнав лицо, выдохнул: «Боже!»
Лицо было обожжено, между высушенными губами торчал чёрный язык. Тело распласталось на песке, только рука тянулась вперёд, к свету.
Подошёл Лумис.
— Кто это?
— Капитан Харрис.
Его уложили в салоне на двух сиденьях, укрыли куртками и велели Тилни, как самому слабому, присматривать за ним. Таунс наполнил бутылку, поднёс к сморщенному рту и вливал воду, пока не открылись глаза. Харрис тупо уставился на них. Вцепившись в бутылку, издал устрашающий горловой рык. Немного воды пролилось, пришлось силой отвести руку.
Они спрашивали только одно: где Робертс? Капитан глухо прохрипел: «Потерялся».
В пустыне потеряться — значило умереть.
Продолжая работать рядом, ни Белами, ни Кроу не заговаривали. Оба знали Роба почти год. В посёлке нефтяников это большой срок. Трудно было забыть лицо капитана Харриса, то, как он смотрел на освещённую площадку. Такими в недалёком будущем станут они сами.
Тилни вздрогнул, увидев в двери самолёта сержанта. Странным голосом Уотсон сказал:
— Выйди на минутку, сынок, помоги там.
Оставшись наедине со своим офицером, он наклонился над ним, пристально вглядываясь в испечённое лицо. Он не смог сдержаться и пришёл поглядеть на этого человека, чтобы потом вспоминать его в теперешнем состоянии, — полумёртвого и беспомощного. Харрис вернулся совсем другим.
