Николай Томан - Разведчики
И вот теперь, когда Анна заступила на дежурство, поезд Карпова грозил серьезно нарушить график движения.
Повернув селекторный ключ, Анна вызвала Майскую:
— Майская! К вам подходит тринадцать двадцать два. У него греется букса. Возможно, придется делать отцепку. Есть предположение, что букса греется под цистерной с бензином. Приготовьте противопожарные средства.
— Понял вас, — ответил дежурный.
— Доложите, как только тринадцать двадцать два покажется в виду, — добавила Анна и, отпустив педаль, выключилась из линии связи.
Тревога Анны не была напрасной. Она хорошо знала профиль пути своего участка. Если Карпов остановит свой поезд на Майской, ему ни за что не взять тогда тяжеловесным составом подъем пути, который начинался почти тотчас же за этой станцией. Только большая скорость позволяла преодолеть этот подъем.
До прибытия Карпова на Майскую оставалось еще десять минут, когда в репродукторе защелкало что-то и Анна услышала голос дежурного по станции:
— Докладывает Майская. Показался тринадцать двадцать два. Идет раньше времени на большой скорости. По внешнему виду все нормально. Похоже, что пройдет Майскую без остановок.
— Обратите внимание на вагоны в середине состава, — распорядилась Анна. — Может быть, поездная бригада не замечает, что греется букса.
— Понял вас, — ответил дежурный.
«Как же так? — недоумевала Анна. — Неужели ошиблись на Журавлевке и никакой буксы в поезде Карпова не греется? Похоже, что в самом деле произошла ошибка. Поездная бригада не могла бы не заметить греющейся буксы, если из нее, как заявил дежурный Журавлевки, шел дым. А Карпов молодец! У него в запасе уже есть десять минут лишнего времени и хорошая скорость, так что он теперь легко возьмет подъем и не подведет Кленова, идущего следом. Я хорошо сделала, что пустила его впереди Кленова! Карпов ведь ученик Федора Семеновича и ни за что не позволит себе подвести своего учителя».
Размышления Анны прервал шум репродуктора. Она насторожилась.
— Докладывает Майская, — раздался голос. — Тринадцать двадцать два прошел без остановки. В середине состава над тележкой цистерны заметили поездного вагонного мастера. Он привязал себя чем-то к раме цистерны и на ходу ремонтирует буксу.
— Поняла вас! — радостно отозвалась Анна и выключилась из линии связи, облегченно вздохнув. Бледное лицо ее начало медленно розоветь.
В ожидании
Весь день майор Булавин ломал голову, размышляя о том, что могло быть известно Гаевому о стахановском лектории. То ему казалось, что Гаевой не придает лекторию большого значения, то вдруг начинали одолевать сомнения: не догадывается ли Гаевой кое о чем?
Но о чем именно мог он догадаться? По просьбе майора Булавина, новый уплотненный график был строго засекречен. Никто, кроме узкого круга должностных лиц, не должен был знать о весе и интенсивности движения поездов через станцию Воеводино. Мог ли Гаевой в таких условиях разведать истинное положение вещей? Мог ли он допустить, что стахановский лекторий, задуманный для передачи опыта передовых машинистов-тяжеловесников, даст столь положительный результат? Считал ли он местных машинистов-стахановцев в состоянии обеспечить сильно возросшую перевозку военных грузов, не увеличивая паровозного парка?
Вот о чем напряженно размышлял майор Булавин, когда Варгин вошел к нему с докладом.
— Как обстоит дело с письмом Добряковой? — нетерпеливо спросил майор. — Доставили его Марии Марковне?
— Так точно, товарищ майор. Письмо уже на квартире тети Маши.
— Значит, Гаевой прочтет его, как только вернется со службы?
— Надо полагать.
Помолчали. Майор медленно заводил ручные часы, капитан рассеянно крутил в руках пресс-папье. За окном, сотрясая здание, тяжело прогромыхал паровоз. Замелькали вагоны длинного состава, ритмично постукивая на стыках рельсов. Зябко вздрагивали стекла на окнах в такт этому стуку.
— Скажите, а вы не спрашивали у комсомольца Алехина, — прервал затянувшееся молчание Булавин, — какого мнения Гаевой о Сергее Доронине?
— Был у нас разговор по этому поводу, — встрепенувшись, ответил Варгин, ставя пресс-папье на место. — Не очень-то лестного мнения, оказывается, Гаевой о Сергее Ивановиче. Чуть ли не карьеристом его считает. — Варгин слегка замялся и добавил, улыбаясь: — Полагает этот субъект, что из-за Анны Рощиной ставит Сергей Доронин все свои рекорды.
— Как же это понять, однако? — удивленно пожал плечами Булавин. — Выходит, значит, что машинист Доронин, уподобясь средневековому рыцарю, посвящает трудовые подвиги только даме своего сердца и ни о каком патриотизме и социалистическом отношении к труду тут и помину нет?
— Да уж где Гаевому допустить такое! — презрительно усмехнулся Варгин.
Пройдясь несколько раз по комнате, Булавин приказал:
— Необходимо в эти дни ни на минуту не выпускать Гаевого из поля зрения.
— Я уже продумал этот вопрос, товарищ майор, и принял все необходимые меры, — ответил Варгин и, помолчав, добавил: — Хуже нет этой неопределенности!..
— Будем надеяться, что ответ Гаевого разрядит обстановку, — заметил Булавин. — А с ответом он не заставит нас долго ждать.
Четыре тысячи тонн
На станции было совсем уже темно, когда Сергей Доронин с Алексеем Брежневым вышли от дежурного по депо станции Низовье. Сквозь затемненные стекла депо не проникало ни одного луча света, только цветные точки на семафорах да матовые пятна стрелочных фонарей проступали из темноты. Едва Сергей и Алексей отыскали свой паровоз на запасных путях, как к ним, запыхавшись, подбежал дежурный по станции, прикрывая фонарь полой шинели.
— Товарищ Доронин, выручайте, — проговорил он, едва переводя дыхание.
— А что такое?
— Соседнюю станцию бомбят, а мы уже по опыту знаем, что на обратном пути остаток бомб фашистские стервятники на нас сбросят. Выручайте. Сами, наверно, видели, как станция забита. Помогите разгрузить.
— Все, что только в силах будет, сделаем, Антон Евсеевич, — с готовностью ответил Сергей Доронин, всматриваясь в морщинистое взволнованное лицо дежурного, освещенное неверным светом колыхающегося в его руках фонаря.
— Сколько бы вы могли взять?
— Тысячи три с половиной.
— А четыре? Вы бы вывели тогда из-под удара два очень важных воинских состава: один с боеприпасами в две тысячи двести тонн, а второй с продуктами и обмундированием в тысячу семьсот пятьдесят. Итого — три тысячи девятьсот пятьдесят тонн.
