Енё Рэйтё - Три мушкетера в Африке
– Что скажете? – цедит Альфонс Ничейный.
– М-да… – чешет в затылке Хопкинс.
– И я такого же мнения, – негромко присоединяюсь к ним я.
Мы поняли друг друга с полуслова. Здесь дело нечисто. Французская колониальная армия никогда не славилась тем, чтобы устраивать своим проштрафившимся солдатам курортную жизнь.
Заходим в буфет – хоть стой, хоть падай, это вам не обычные занюханные клетушки, куда легионер наведывается с тоски. Полированная мебель, удобные кресла, шелковые занавески, на стенах картины, бар со стойкой и чернокожий бармен.
Глазам своим не верю: у негра металлический миксер в руках, он смешивает коктейль, опускает кубики льда в заранее приготовленные четыре бокала, украшает их ломтиком лимона и наконец разливает напиток.
Это называется исправительный лагерь!
В углу рояль, и музыкант в потрепанном фраке наигрывает душещипательные мелодии…
Музыкант поворачивается в нашу сторону. Бледное, одутловатое лицо, сонный взгляд… Я застываю от неожиданности, у Хопкинса вырывается восклицание. Еще бы, ведь это Квасич!
Нас он в упор не видит, снова опускает руки на клавиши и продолжает играть.
Федор Квасич по прозвищу Господин Профессор, судовой врач с несколько подмоченной репутацией, – не так давно, когда мы ввязались в очередную авантюру, он вместе с нами прошел чуть не пол-Африки.
Что он делает в Легионе? Ведь, в отличие от того же Хопкинса, его даже почетным легионером не назовешь.
Наверняка у него основательные причины не признавать старых приятелей. Да и нам дважды намекать не надо. Квасичу желательно, чтобы мы возле него не отсвечивали, значит, мы и не станем навязываться. Сделав вид, будто музыка нас не интересует, мы усаживаемся в сторонке.
В портовом уголовном мире Орана Квасич был фигурой известной – музыкант в баре и домашний лекарь на экстренные случаи. В царские времена он служил в русском флоте судовым врачом, затем наркотики повели его по кривой дорожке, и он опускался все ниже, пока не очутился на самом дне. Печальная судьба для столь достойного человека, зато она свела Квасича с нами.
– Час от часу не легче! Наш друг, Господин Профессор… – завел было я разговор с Альфонсом, но он тотчас оборвал меня.
– Франсуа Барре прав, здесь свершается какая-то колоссальная афера. Если Господин Профессор не желает быть узнанным, он делает это неспроста. Пока он сам не сочтет нужным объясниться с нами, незачем соваться к нему.
– Значит, мы его не знаем, и точка! – подытожил Хопкинс и обратился к буфетчику, который подошел к нашему столику. – Что у вас найдется перекусить?
– Что пожелаете…
Слыхали? Будто на Монмартре в летнем ресторанчике на Троицын день!
– Кто это бренчит на рояле? – небрежно поинтересовался Альфонс Ничейный.
– Профессиональный музыкант и он же доктор. Работает в лазарете под началом доктора Винтера.
Как попал сюда Квасич? И вообще, что здесь происходит? Арестанты пьянствуют, играют в карты вместе с охранниками. Я узнал одного каторжника, осужденного на десять лет исправительных работ. Прежде он весил килограммов сто, не меньше, а сейчас малость постройнел – должно быть, климат благотворно подействовал.
– Только мы не при деньгах, – признался Хопкинс буфетчику.
– Быть такого не может! Господин комендант считает, что, если уж человеку суждено торчать в этом захолустье, пусть он хотя бы нужды не знает. Капрал из хозяйственного отдела в случае необходимости выдаст, сколько требуется. Но деньги здесь не требуются.
Мы переглянулись. Должно быть, вид у нас был дурацкий.
– Чему вы удивляетесь? – спросил щуплый капрал, сидевший за соседним столиком.
– С каких пор у вас здесь такие порядки?
– Да уж лет пять, никак не меньше. Только нельзя об этом распространяться, а то слух пройдет, и всяк сюда запросится. Поэтому в письмах следует писать, будто обращаются с вами из рук вон скверно, недолго и ноги протянуть… в общем, в таком духе. – Капрал умолк и принялся насвистывать какую-то песенку.
– Хм… Дивны дела твои, Господи!
– Воистину так! – кивком подтвердил капрал. – Но не вздумайте допытываться да выведывать, пасть разевайте, только чтобы пожрать, тогда и чудеса для вас не кончатся… – И теперь уже запел в полный голос. Чокнутый, не иначе!
– А если кому-то захочется узнать, с чего бы это здесь такое райское житье?
Капрал нахмурился.
– Кто райским житьем интересуется, запросто может угодить в рай.
Альфонс пожал плечами и рассмеялся.
– Я не из любопытных, и мои приятели тоже. Эй, буфетчик! Принеси нам красного вина!
Капрал чокнулся с нами.
– Ваше здоровье! Думаю, мы поняли друг друга. Принято говорить: «Много будешь знать, скоро состаришься». В Игори говорят по-другому: «Много будешь знать, помрешь молодым»…
Странный был этот капрал – низенький, щуплый, физиономия дурашливая, ни дать ни взять парень-подросток, напяливший военную форму. Встав из-за стола, он бравой походкой направился к выходу, мурлыкая песенку.
– Тоже мне капрал! – усмехнулся я. – Так и хочется дать ему подзатыльник.
– С чего ты взял, что он капрал? – огорошил меня вопросом Ничейный.
– Ты же видел его нашивки, разве нет?
– Но ведь в курсанты принимают лишь тех, в ком росту не меньше, чем метр восемьдесят!
Верно замечено! Я и сам мог бы сообразить.
В буфете появился совсем юный солдатик. Вроде бы это лицо я где-то видел. Бледное, красивое и очень грустное. Как попадают эти зеленые юнцы в Легион, а уж тем более в исправительную колонию? Молодой человек окинул нас взглядом, но явно не узнал, хотя меня не отпускало чувство, что мы уже встречались.
– Послушайте! По-моему, я где-то видел этого паренька!
– Я тоже! – подхватил Хопкинс.
– А я его не знаю, – пожал плечами Альфонс Ничейный. – Явно новобранец.
– Эй, парень! – окликнул я мальца. – Поди-ка сюда!
Парнишка испуганно взглянул на нас.
– Это вы мне?
– Где мы встречались?
– Не припоминаю, – ответил паренек и поспешно повернулся, чтобы уйти.
– Постойте, прошу вас! – произнес ему вслед Альфонс.
Вконец перепуганный, тот остановился.
– Мы трое прибыли из форта Мансон, – продолжил Альфонс. – Это господа Тор и Фаулер, а я Альфонс Ничейный.
Парнишка переводил взгляд с одного на другого.
– Простите, господа… – вымолвил он, – но я тороплюсь…
– Ждите меня здесь! – бросил Альфонс Ничейный и поспешил за пареньком вдогонку. Дался ему этот сопляк!
Поздний вечер, наверняка давно уже был отбой, а здешней публике и горя мало. Все уже в подпитии, хохочут, горланят песни, слоняются туда-сюда, а кое-где уже и до потасовки дошло.
Мы с Хопкинсом отправились в барак и завалились на боковую.
