Святослав Чумаков - Искатель. 1984. Выпуск №4
Кочегар пристроился на средней банке и принялся за дележку первого завтрака, так чтоб каждому было точно поровну.
Соколов удивился, как асе же немного надо, чтобы повеселел человек. То большинство молчало, а вот закусили, выпили меру воды и разговорились. И даже Иван Иванович поел. Марья подложила ему под голову руку, приподняла чуть-чуть и накормила, отламывая по кусочку. А потом и напоить ухитрилась, не пролив капли воды.
Все говорили, делились, как и кто спасся, ведь «Ангара» затонула так быстро, всего минут за пять…
— Но кто последний видел капитана? — спросил Соколов.
Из рассказов сложилось, какими были последние минуты Николая Федоровича Рябова.
…Второй механик столкнулся с ним, когда выскочил после первого взрыва из кают-компании в коридор. Рябов был в кителе и фуражке, как будто бы сидел в каюте и ждал этого удара. Но спросил:
— Что это у вас случилось?
— Машина в порядке. Мы торпедированы!
Капитан побежал в ходовую рубку, а механик — в машину. Коридор заполнялся дымом и газом. Впереди кто-то стремительно несся и вдруг странно взмахнул руками, вскрикнул, провалился. А механик успел остановиться у края рваного провала, из которого валил дым. Он едва удержался на ставшей покатой палубе, повернул назад и бросился вверх по трапу к шлюпке.
Капитана больше не видел.
…Третий помощник был на вахте. Капитан вошел, когда он нажал на кнопку авральных звонков, но они только звякнули. Капитан вышел на крыло мостика и понял, что пароход не спасти. Тогда он дал команду:
— Шлюпки на воду!
И вахтенный помощник продублировал эту команду. А капитан посмотрел во мглу океана и вдруг воскликнул:
— Ах, подлец, подлец, двух ему мало, третья, третья!..
Взглянув, куда нацелилась рука капитана, Петров увидел возникший из мглы белесый шлейф третьей торпеды, идущей у поверхности воды. Она прошла в нескольких метрах от борта.
— Веером, веером — в упор! — крикнул капитан. — Ах, подлец, вот же он!
Не дальше как в трех кабельтовых был виден бурун, вздымаемый перископом. И еще врезались в память вот такие слова капитана:
— Запомни! Лодка знала, кто мы. Там знали, что мы будем здесь.
Потом капитан быстро прошел в штурманскую рубку, вынес вахтенный журнал и наскоро свернутую карту.
— Засунь под тельняшку, за пояс — и в шлюпку.
Капитана больше не видел. А в шлюпку уже не успел. Прыгнул за борт.
— Это вы меня вытянули, — сказал Соколову.
Но помполит об этом не помнил.
…Наблюдателю Филатову капитан сказал; «Помоги сбросить плотик левого борта». И плотик слетел в воду одновременно со шлюпкой, в которой было много людей, вот с этой самой шлюпкой. Потом начали рубить крепления у плотика правого борта. И тут увидели, как вторую шлюпку качнуло и ударило с маху о корпус, там, где световой люк машинного отделения, а потом швырнуло со всеми, кто был в ней, в океан. Но кто-то один вылетел на палубу и теперь держался на крышке люка. Капитан приказал придержать плотик. А сам побежал к человеку, взвалил его на спину и ухитрился вернуться, потому что палуба задиралась все выше и выше, скат был крутой и скользкий.
— Помоги переложить его на плотик! — крикнул капитан. — Только осторожней, осторожней!
А палуба задиралась все выше. Но они все же привязали стармеха обрывком троса к плотику и столкнули плотик за борт. Капитан приказал Филатову прыгать и отводить плотик подальше от борта, чтобы его не закрутило, не затянуло в воронку. Филатов оглянулся. Капитан стоял, и его освещала луна. Это был он, именно он, Филатов не мог ошибиться. И вдруг капитан упал, будто в него попала пуля и сразу убила.
Капитана он больше не видел.
Тогда уборщица вспомнила:
— Он все время глотал таблетки тайком. Врач говорил: у него плохо с сердцем, с сорок первого года…
Но врача, как и многих других, а шлюпке не было. Олегу Константиновичу и не нужно было авторитетное подтверждение диагноза. Он и сам обо всем догадывался, только вида не подавал. Тайна так тайна… Он только представил себе, как в те минуты, когда сам отступал в каюте перед неумолимо поднимавшейся водой, на верхней палубе, как раз над его головой, Николай Федорович сдвигал к борту тяжеленный спасательный плот, ворочал его до тех пор, пока не отказало сердце.
Теперь он, первый помощник капитана, стал полновластным хозяином этого маленького мирка. От него зависели жизнь а смерть оставшихся в живых. Ему нужно было принять решение, которому все подчинятся, «Но ведь могут и взбунтоваться!» — с ужасом подумал он. Только сейчас он понял, как невероятно трудно приказать, то есть сделать то, что капитан выполнял ежедневно, ежечасно данной ему от государства властью. Олег Константинович никогда не задумывался о том, как, в сущности, просто жилось ему на судне. Он собирал экипаж на политинформации. И все ему немедленно подчинялись. Решал возникавшие между людьми конфликты. И все в конце концов соглашались с арбитром. Решал множество казавшихся крупными вопросов в этом долгом рейсе. И только сейчас он по-настоящему понял: у него все получалось просто, потому что на пароходе была уважаемая всеми власть капитана. И свои решения он принимал под эгидой главных решений, под крышей власти, от имени которой действовал. А теперь и крыши нет. и дом ушел на дно. Вокруг океан…
Самым простым — и это подсказывало чувство самосохранения — было сказать: «Поворачиваем на запад, к берегу». С каждым днем берег будет все ближе. Но Олег Константинович вспомнил последнюю, перед выходом из Владивостока, беседу в пароходстве. Афанасьев давал инструкции о поведении во время досмотров судов. Рассказал об уже доказанных потоплениях советских пароходов японскими самолетами. О торпедировании подводными лодками. Соколов забыл название парохода… Он был торпедирован в виду Хоккайдо. Капитан приказал идти к берегу. Но между берегом и шлюпкой оказалась полоса припая. И тогда двое кочегаров вызвались пройти по льду к берегу, за помощью, и добрались до Хоккайдо. Но матросов бросили в застенок. Спасать шлюпку японцы не пошли. На шлюпке погибли все. А у тех двух моряков в течение двух месяцев пытались вырвать только одно четко сформулированное самими японцами признание: «Нас потопила американская лодка». И это воспоминание заставило как бы вспыхнуть в мозгу до сих пор едва тлевшую веру в своих, в то, что свои не оставят, что их будут искать. Ведь «Ангара» успела радировать о выходе из запретной зоны. В пароходстве известен квадрат, где она исчезла. Известен квадрат, пусть даже каждая сторона этого квадрата — десятки миль…
И тогда Соколов спросил третьего помощника, в момент гибели судна стоявшего на вахте:
