Евгений Коковин - Морская школа
За два дня до отхода в рейс наш пароход отбуксировали к Левому берегу под погрузку. Нам, ученикам, было приказано перейти жить на судно. Поместили нас в кочегарском кубрике. Меня назначили на первую вахту – с восьми до двенадцати часов Илько на вторую – с двенадцати до четырех.
Мы уже давно перезнакомились со всей командой «Октября», особенно же подружились с радистом Павликом Жаворонковым и кочегаром Матвеевым.
Наш старый знакомый, кочегар Матвеев – немолодой моряк невысокого роста, но коренастый и мускулистый – удивлял нас, когда стоял на вахте. Он работал легко, словно играя, и мог шуровать уголь в топку, стоя спиной к котлу и перекидывая лопату через плечо. Он без труда поднимал огромные железные кадки со шлаком, а тяжелые кочегарские инструменты – ломики и резаки – в его руках казались необычайно легкими.
…Рано утром, встретив меня на верхней решетчатой площадке машинного отделения, Николай Иванович спросил:
– На вахту?
– На вахту, – ответил я.
– Сейчас на стоянке в машине пока делать нечего. Пойдем на палубу, подменишь кочегара. Уголь рубить умеешь?
– Сумею, – уверенно сказал я, хотя понятия не имел о такой работе. – Чем его рубить?
Старший механик улыбнулся:
– Карандашом.
Мне показалось, что я ослышался. Или, может быть, Николаи Иванович шутит? В недоумении я стал подниматься на палубу следом за механиком.
– Идите в кочегарку, приборочку там нужно сделать, – сказал Николай Иванович кочегару, сидевшему у вентилятора. – А рубку передайте ученику.
Он взял у кочегара лист бумаги и стал объяснять, как нужно «рубить» уголь. Дело оказалось пустяковым. Нужно было вести счет погрузки угля – ставить карандашом палочки-единички. Каждая корзина – одна палочка. После каждых четырех корзин погруженного угля и четырех отметок пятая отмечается косой поперечной палочкой, пересекающей четыре предыдущие.
– Так делается для удобства счета, – объяснил Николай Иванович. – Пяткбми.
Я принялся за дело, наблюдая, как стремительно взлетают в воздух плетеные круглые корзины с углем и по команде «трави!» ныряют вниз.
Корзина – на бумаге появляется палочка. «Пятая», – считаю я и перекрещиваю «заборчик», состоящий из четырех единичек. Очень уж нехитрое дело – моя первая морская вахта на стоянке.
Вахта закончилась, но погрузка угля продолжалась. И тогда на смену мне появился кочегар Матвеев.
– Завтра в восемь вечера отход.
– Куда пойдем, не знаете?
– Кажется, в Мурманск. Ладно, давай карандаш да иди обедай.
Я отправился на камбуз и встретил там Илько. Повар Гаврилыч, весело подмигнув нам, наполнил миски супом, да таким густым, что ложка стояла, и сказал:
– Добрые хлопцы, вот бы мне одного такого на камбуз! А? Хотите в помощники? Житье будет – лучше не сыскать!
– Мы на механиков учимся, – сказал я.
– Что механик, что штурман, что камбузный мастер на судне все едино моряки. А вы знаете, что один знаменитый полярный мореплаватель сказал? Не знаете? Он сказал, что в полярной экспедиции повар после начальника экспедиции на корабле – первый человек! Понятно? Вот! А в народе говорят: повар-блинник каждый день именинник. Ну, не хотите – как хотите. Приходите за вторым.
Мы поднялись с Илько на полубак и с аппетитом принялись за обед.
– Илько, ты видел море, – сказал я. – Какое оно?
Илько задумался. Потом стал говорить, с трудом подбирая слова:
– Море?.. Оно очень-очень большое и очень-очень красивое. Я люблю рисовать море… Оно разное, море. В сильную бурю оно темно-зеленое и тогда кажется тяжелым… А когда тихо, оно голубоватое и кажется легким, как воздух. Очень трудно подбирать краски, когда рисуешь… А рассказывать еще труднее. Мне не рассказать тебе, какое море…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
СЧАСТЛИВОГО ПЛАВАНИЯ!
Последнюю ночь перед рейсом я ночевал дома. Утром мать проводила меня до ворот.
– Мы скоро вернемся, мама, – дрожащим голосом сказал я.
Она обняла меня. Прихрамывая и опираясь на палку, подошел дед Максимыч. Я уже с ним прощался, но старик не выдержал и тоже вышел проводить меня.
– До свиданья, мама! До свиданья, дедушко!
– Счастливого плавания, Димка!
Я помахал им и торопливо зашагал по улице. На половине пути обернулся. Мама и дед все еще стояли у ворот и смотрели мне вслед.
День тянулся на судне на редкость медленно. После вахты я успел пообедать, побродить по причалам, сыграл три раза в шахматы с радистом Павликом Жаворонковым, послушал рассказ повара Гаврилыча о том, как он плавал вокруг света.
Томясь ожиданием, мы с Илько сошли на берег, осмотрели с причала все поблизости стоящие пароходы и пришли к заключению, что среди них «Октябрь» – самое красивое и, пожалуй, самое мощное судно.
Вдруг Илько схватил меня за руку и крикнул:
– Бежим, Дима! Смотри, отходной подняли! На задней мачте «Октября», подзадориваемый ветерком, трепетал синий с белым квадратом отходной флаг. Мы вбежали на палубу. По всему заметно было, что пароход отправляется в плавание.
Дым над трубой стал густым и черным – кочегары шуровали. Из машинного отделения слышались тяжелые вздохи. Это прогревали главную машину.
На мостик поднялся капитан. Мы с Илько переживали торжественные минуты, а лицо у капитана было спокойное, даже равнодушное. Конечно, ему приходилось уходить в море, наверно, сотни раз. Чего ему волноваться или радоваться!
Ровно в восемь часов оглушительный басовый гудок трижды разорвал застоявшуюся к вечеру двинскую тишину. На мостике металлическим перебором зазвенел телеграф, словно кто-то железной палочкой провел по стаканам, поставленным в ряд. И сразу такой же металлический перезвон послышался из машинного отделения.
Матросы сбросили швартовы на палубу. Капитан в мегафон что-то кричал с мостика старшему штурману, стоявшему на полубаке. Буксирный пароход оттащил «Октябрь» от причальной стенки.
Глухо заработала машина. Было слышно, как под кормой винт взбивает упругую воду. Зашевелились и поползли у фальшборта штуртросы, соединяющие рулевую машину штурвальной рубки с рулем.
«Октябрь», сделав полукруг, ходко пошел вниз по реке.
Мы стояли у правого борта. На высоком берегу белыми зданиями и зеленью бульвара сиял под вечерним солнцем родной Архангельск.
Неожиданно, выйдя на самое широкое место Северной Двины, «Октябрь» стал поворачивать влево. Я в недоумении взглянул на рубку, где стоял штурвальный матрос. Неужели «Октябрь» будет еще где-нибудь пришвартовываться?
– Куда это он? – спросил я у Илько.
Но тот и сам не знал, почему пароход так круто меняет курс.
