Борис Перелешин - Заговор Мурман-Памир
Тихонько катили по направлению к Лубянке. Не могли прийти в себя от событий прошедшей ночи.
Вдруг Точный спохватился.
– Который час?
Часы на бульваре показывали пять минут одиннадцатого.
– Ведь мне же в 10 час. к Сухаревой. В Мурман-Памир идти! Гони скорее!
Мартьяныч помолчал.
– Слушай, Коля, я во всяком случае не пойду. Я совершенно избит и устал. К тому же надо отвозить машину.
– Я пойду один, – сказал Точный.
– Я и тебе, Коля, не советую.
С этой минуты стена легла между двумя друзьями. Судьба их отныне разделилась. Мартьяныч вернулся к своим книгам, Точный пошел навстречу смертельно опасным приключениям. Мартьяныч еще пробовал его отговаривать.
– Не отдохнув, после такой-то ночи?
Точный только пожал плечами. Не доезжая Сухаревки, машина остановилась. Мартьяныч крепко жал руку товарища. Долго, не отрываясь, смотрел вслед фигурке Точного, решительно зашагавшей по Сретенке.
Точнее точного
Когда Точный подошел к Сухаревой башне, главлиповец уже стоял, опустив голову, засунув руки в карманы. Огромные уши того же клетчатого платка выделялись издалека на фоне башни, словно крылья ветряной мельницы. При виде Точного он вытащил из кармана плоские серебряные часы и обиженно протянул их.
– Десять минут одиннадцатого!
Точный разводил руками.
– Простите, товарищ, не мог никак! Очень был занят! А вы-то давно меня ждете?
– Мы-то, как условлено, без ошибочки, в десять часов! Точнее точного!
Точный рассмеялся.
– Да, да! Вы совершенно правы! Вы действительно оказались точнее Точного.
Этот случай привел его на минуту в хорошее расположение духа. Парень вглядывался в Точного.
– Да, чтой-то с вами неподобное, ровно вас купали, или что? Бледные какие. Откуда это вы?
– Это ничего, совершенно ничего! Я, знаете, не спал ночь!
– Так вы бы пошли соснуть!.. Что за напасть к ним иттить! Можно бы завтра!
– Нет, нет, уже давайте сейчас! Да это ведь и недалеко!
– Недалеко-то недалеко. Возле Трубы. В самом, конечно, центре города устроились. А то подождем до завтра?
– Нет, пойдем!
Пошли.
Наконец, главлиповец отчетливо произнес:
– Здесь!
На одной стороне узенького переулка торчала вывеска:
«Продажа ненормированных продуктов. С разрешения властей. П. Л. Мурман».
На другой – вросшая в землю дверка с корявой надписью:
«Памир».
– Что за чертовщина?
Точный в горестном недоумении переводил глаза с одной вывески на другую. Разом ясно представилось: угол Арбата, последняя в этом году мятель, две фигуры и:
– Я у Мурмана!
– А я в Памире!
И тогда же он себе сказал: значит, Мурман-то Памир существует. И вот. Как все просто!
Взялся за ручку двери в лавку Мурмана.
Дверь открылась и пропустила вошедших. Дверь за вошедшими закрылась. Но не открылась уже после этого целый день. Товарищ Точный через эту дверь обратно не вышел. Ни в этот день, ни в следующий. На третий день встревоженный Мартьяныч прибежал в Чрезвычайную. – Где же Точный? – Нет Точного! – Да куда же он делся?
– Пошел разыскивать Мурман-Памир.
– Что за ерунда. Вернется!
Но дни проходили. Точный не возвращался.
Через несколько дней товарищ Т. говорил:
– Да где же Точный? Почему он не приходит?
Собеседник его ответил:
– Не вернулся! Провалился в своем Мурман-Памире!
Сказал и вдруг посмотрел в глаза товарищу Т. и прочел в них ту же мысль, что мелькнула у него.
Именно:
– Ведь, пожалуй, Мурман-то Памир и существует!
Но в этот раз эти слова не были произнесены в Чрезвычайной.
Они были произнесены значительно позже.
– А время-то идет!
– Мм…
– И никаких сведений ни из Мурмана, ни из Ташкента!
– Никаких.
– Так ведь и июнь месяц скоро на носу будет.
– Будет!
Юльды-макашоты – путь страданий
Апрель…
Нежным дыханием теплой глины, цветущего урюка, овечьих шкур, кумыса и снежной журчащей воды проплывали в лицо Бурундуку частые, порой сливающиеся между собой кишлаки.
На горах, подступавших все ближе, огромные сползающие пятна льдин и прозрачный туман. Там вверху все таяло, здесь, в долине, снежной водой бежало на горячие поля… Фергана…
А мотоциклетка взрывала горы пыли, оскорбляла тонкие стволы персиковых и миндальных деревьев облаками бензина и неслась, неслась…
Как часто джигит, с прилипшим сзади к седлу безобразным комком материи в сапогах и парандже – женщиной, прыгал на коне через арыки в сторону от дороги, силясь справиться с конем и посылая вслед путникам брезгливое: собака.
Верблюды сбивались в кучу, падали на камни, сбегали на рисовые поля. Возница вниз головой летел с пирамидой груженой понесшейся арбы. Ишаки ревели. Голые мальчуганы лупили в мотоциклетку камнями.
Но это было только еще начало.
Расставшись с совершенно валившимся с машины (ехали днем и ночью без перерыва) шоффером и посадив другого, проскочили почти без остановки оскаленный, готовый броситься на первого встречного Наманган, впоследствии центр Ферганского басмачества.
Гнали к Ошу, купая оси мотоциклетки в ледяных потоках, вздувая каменную седую пыль на потрескавшихся горных тропах.
Навстречу все бежало.
Русские поселенцы, нагрузив ишаков скарбом, перебирались ближе к центру Туркреспублики. Кишлачное население местами подымалось против городов. Некоторые города подвергнуты были правильной осаде скопищами бандитов, предводимых баями и манапами.
Над кишлачными исполкомами веяли красные флаги, на черной стене чай-ханэ можно было прочесть тонкой арабской прописью мелко выведенную надпись с именами вождей пролетарской революции.
Но рядом блестело дуло винтовки мстительного бека, собирались вокруг беков русские белогвардейцы, имя его величества эмира бухарского открыто упоминалось.
Все кипело.
В Оше парень в кумачевой рубахе, в фуражке с одной из первых в этих местах красных звезд, схватился за голову.
– На Памиры? Давно связь потеряна! Апрель! Перевалы закрыты! Если не снегом, то повстанцами! Что вы, что вы! Здесь завтра вопрос поставлен будет так: удастся ли отстоять Коканд и Андижан? Возвращайтесь-ка, пока целы!
– А я все-таки думаю проехать.
В узкой теплой уличке под вырезным, обдуваемым каменной пылью карагачем, перебирая рукой свешивающиеся с земляной крыши низкой постройки побеги травы и красные маки, Бурундук разговаривал с двумя худыми высохшими узбеками.
