Николай Стуриков - Сотый шанс
А что можно еще узнать, как про все сообщить своим?
Дня через три удалось втереться в команду, которую направляли к ракетам.
За лесом, на площадке, Девятаев насчитал одиннадцать железобетонных постаментов. Под постаменты вели ходы, по ним в глубину спускались люди в полосатой одежде. Позднее узнал, что это были заправщики.
Бригаду, в которую затесался новичок, заставили копать канавы. И весь день он искоса, тайком поглядывал на ракеты, стараясь удержать в памяти, как и где они установлены.
Как же сделать так, чтобы рассказать нашим о новом фашистском оружии?
Ответ напрашивался сам собой и был предельно ясен: бежать. Но как, на чем? Конечно, на самолете. Но как его захватить? Одному, пожалуй, невозможно. Нужен надежный товарищ-единомышленник. И даже не один. Но где их найти здесь, в этом проклятом месте, где за каждым каждую минуту наблюдают эсэсовцы… Даже из одного барака в другой зайти нельзя.
Постой, постой!.. А в сапожную, прачечную, портняжную… Ведь туда можно. В одной латают деревянные долбанки, в другой разрешают постирать и высушить нательное белье, в третьей — пришить пуговицу, починить куртку…
В сапожную — можно.
И как раз кстати встретился Зарудный, тот из «топтунов», который теперь сапожничал.
— Почему не заходишь? Вон и долбанки, гляжу, каши просят. На тепленькие можно заменить.
— Спасибо, Андрей Денисович. Когда заглянуть?
Зарудный загадочно подмигнул, будто собираясь сказать что-то важное, и посоветовал:
— Сегодня в «свободное время».
Как ни суров и жесток был лагерный режим, но после возвращения с работы усталые, измотанные каторжным трудом «полосатики» могли и «повольничать» — пройтись по лесочку возле барака, поболтать о том о сем, собравшись в кружок, перекинуться в самодельные карты, сходить в мастерскую… Ведь все равно за ограду никому не выбраться: охрана здесь неусыпная.
Постучавшись, Михаил открыл дверь в сапожную. За столиками мастера постукивали молоточками.
— Наш, — тихо сказал Зарудный. И Михаилу: — Думали, что кто-нибудь из комендатуры, вот и схватились за молотки.
Инструмент у всех был уже отложен.
— Присаживайся, — Андрей Денисович пододвинул стульчик. — Снимай свои хромовые-ивовые, так будет безопасней.
И ко всем:
— Итак, осталось решить: где?
— Известно, в прачечной, — ответил пожилой человек. Девятаев узнал его: звать Владимиром, старший в команде «прачек». Но почему он здесь да еще за столиком, на котором лежат долбанки и молоточек?
— Рискованно, Володя. К тебе могут заглянуть «стукачи». А наш Карл сделает обмен обуви. Придут только те, кому надо. Все предусмотрено. Лишних отправим назад. И музыкант есть. Как, Саша?
— Конечно, вместо скрипки будет вот это, — Саша поднял сапожную доску.
— Значит, решено, — заключил Зарудный.
Девятаев ничего не понял. Зарудный дал ему новые долбанки с войлочной стелькой внутри:
— Примерь и оставь. Придешь за ними после ужина. Лупов шепнет тебе, но ты — никому.
Поздним часом в мастерской было людно. Шел обмен обуви. На своем месте сидел капо Карл.
В разгар работы Зарудный поднялся на столик:
— Товарищи! Поздравляю вас с двадцать седьмой годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции! Наш советский народ и наша Красная Армия непобедимы!
Саша, тот, который недавно был назван музыкантом, застучал пальцами по звонкой диктовой доске, выбивая мелодию «Москвы майской».
Заискрились глаза.
Зарудный вскинул над головой маленький красный флажок:
— За победу!
Каждый понимал, что ни аплодисменты, ни возгласы здесь недопустимы.
Тишину шёпотом нарушил Владимир из прачечной:
— Всё. Прошу разойтись.
Люди стали нырять в темноту ноябрьской ночи, и эта темнота им казалась светлее солнечного дня.
Только в бараке, забравшись на нары, Михаил вспомнил, что его «меховые» долбанки остались в сапожной.
ОСТОРОЖНОСТЬ
Девятаеву в эту ночь не спалось. В праздник Октября он узнал, что здесь, на Узедоме, есть смельчаки, которых объединяет любовь к Отчизне, преданность ей. Они носят ее в сердце, они способны во имя нее пойти на все. И даже сегодняшний тайный праздничный митинг — тот же подвиг…
За сравнительно недолгое время в лагерях Девятаев уже на многое насмотрелся, многое понял, осмыслил.
Фашисты сделали все, чтобы сломить дух советского человека, оказавшегося в плену. Методическими, точно разработанными формами физического и морального уничтожения они надеялись сделать его неспособным даже к молчаливому сопротивлению, скомкать и раздавить его волю.
И далеко не все люди вели себя в плену одинаково. Были такие, что изнуренные голодом, болезнями, побоями, пытками, становились равнодушными, ко всему безучастными. Они угасали тускло, безропотно, как бы безвольно сдались на милость врагу. Были и так называемые «герои одного дня». Эти лезли напролом, могли выкрасть пайку хлеба у соседа, залезть в помойку, чтобы схватить горсть картофельной кожуры — и это под дулом немецкой винтовки. Набить желудок — главное, что было в их помутневших мыслях. Из таких отщепенцев немцы подбирали себе холуев.
Пищи сладкой, пищи вкусной
Даруй мне судьба моя, —
И любой поступок гнусный
Совершу за пищу я.
В сердце чистое нагажу,
Крылья мыслям остригу,
Совершу грабеж и кражу,
Пятки вылижу врагу.
Но были и люди, твердые, стойкие, про которых сказал поэт:
Гвозди бы делать из этих людей,
Крепче бы не было в мире гвоздей!
Они находились в равных условиях со всеми или даже в более тяжелых, жестоких, но не опускали головы, верили в победу. И если приходилось умереть, умирали гордо, с сознанием правоты своего дела.
И вот этот праздничный сбор в сапожной у Зарудного… Михаил впервые встретился с Андреем Денисовичем в Заксенхаузене, в команде «топтунов». Зарудному, пожилому, худощавому человеку со впалыми щеками, как-то достались большие, тяжелые, окованные железом ботинки. Он с трудом переставлял ноги, вышагивая впереди Девятаева, и, обернувшись, с гневом процедил:
— Гитлера бы погонять здесь в таких кандалах!..
— Будь уверен, папаша, погоняют еще и не в таких!..
Лагерная жизнь, ее трудности, постоянная неизвестность в исходе дня принудили многих пленных держать личное вчерашнее и помыслы о завтрашнем в глубоких тайниках души. Но этого краткого диалога о фюрере было достаточно, чтобы отношения у двоих стали доверительнее. Зарудный, схваченный немцами в сорок первом, узнал от Михаила про Сталинградскую битву, Курскую дугу, форсирование Днепра… И про неудачный подкоп в лагере Кляйнкенигсберге.
