Василий Гавриленко - Теплая Птица
Вот только застежка на портфеле была расстегнута, крышка раскрылась, обнажив пустоту.
К счастью, ни Галя, ни Марина Львовна не донимали Андрея расспросами о том, почему он перестал ездить на работу.
С неделю Островцев ждал визита гостей – Невзорова или кого посерьезней; поднялся на чердак, отыскал охотничье ружье, почистил, смазал, зарядил.
Тишина.
Анюта, сто тысяч, жадный блеск глаз торгаша Звоньского, Crazy Horse мало-помалу стали казаться Островцеву сном – гадким, унизительным сном. А реальность… Реальность – это испарина на лбу Кирка Салливана, изучавшего секретные документы Невзорова.
Островцев жадно просматривал выпуски новостей.
Дикторы наперебой рассказывали про перезагрузку в американо-российских отношениях.
Вскоре караул у телевизора наскучил Андрею.
Конверт из танталовой бумаги, 23767t… Будь что будет…
А вдруг и вправду, времена поменялись, (кажется, так сказал Звоньский).
Островцев стал помогать Гале по огороду: окучивал картошку, собирал в банку колорадских жуков, срезал пасынки с помидорных кустов.
Однажды ранним утром Андрей вышел из дому.
Зябкий воздух щекотал лицо, влажно шевелился в низинах, скучиваясь в белые подушки. Высокая трава хлестала по сапогам с длинными голенищами, делала их блестящими и чистыми. Сапоги Андрей нашел на чердаке – оказались впору. Там же был и прорезиненный зеленый плащ с крупными золотистыми пуговицами.
Островцев не помнил, когда последний раз был в поле: для него оказалось в новинку и легкое головокружение от предрассветного воздуха, и краски восхода, с каждым мигом все более многообразные, и резкий вскрик какой-то птицы, и журчание спрятавшегося в траве ручья…
Андрей засмеялся от переполнившей его радости.
Бегом спустился с заросшей луговыми цветами кручи, вброд преодолел звонкую речушку и очутился в лесу.
Вдохнул полной грудью. О, Боже!
Как жалко, как обидно ему стало за то время, что он провел в подземном мешке под названием Подлинный ЯДИ!
Вот паучок, повисший на тонкой ветке.
– Ты умнее меня, – прошептал Андрей пауку, но тот не понял и спрятался в листве.
Деревья замахали ветками, словно приветствуя нового берендея. В прохладном сумраке таилась земляника. Где-то стучал дятел.
Лес понемногу спустился в низину, земля стала влажной, но не вязкой; все чаще попадались сгорбленные низкорослые березы и замшелые пни.
Андрей, почувствовав усталость, присел на пень.
И вдруг…
Солнце будто взорвалось перед изумленными глазами Островцева, покрыв небо ровным оранжевым налетом, тут же покрасневшим. Налетел ветер – колючий, знойный, швырнул в лицо несколько осенних листьев с красными жилками.
Миллионы невидимых стрел со всех сторон летели к Андрею, безжалостно втыкаясь в тело, проникая в легкие, причиняя нестерпимую боль. Островцев встал было с пня, но тут же упал на колени: носом хлынула кровь. Он захрипел, схватился руками за горло, тщетно пытаясь избавиться от стрел, рухнул лицом в пожухлую траву. Листья равнодушно сыпались на него.
13. Белый олень
Я глядел на бесконечную стену, не в силах произнести ни слова. В Джунглях я слышал россказни о резервациях, но не верил в них. И вот резервация передо мной.
– Что это? – повернулся к Марине.
– Я же сказала, Москва – самая большая резервация в Джунглях.
Ветер поднял с земли снег, заслонивший от наших взоров Москву. Когда вихрь угомонился, Марина уже направлялась к резервации.
– Марина, – я догнал, преградил ей путь. – Нам не стоит туда соваться.
– Почему, Андрей?
– Вспомни, что было в Калуге.
– Это не Калуга.
Марина рукой отстранила меня.
Я посмотрел, как удаляется ее фигура, сплюнул на снег и побежал следом.
– Подумала было, что ты не пойдешь, – улыбнувшись, сказала Марина, когда я поравнялся с ней. – Хотела поворачивать обратно.
Я хмыкнул – что тут скажешь?
Небо скукожилось.
Вблизи стало понятно, что стена сооружена из кубов, плотно подогнанных друг к другу. Каждый куб – несколько спрессованных автомобилей.
– Пойдем, я знаю, где лазейка.
– Ты что, уже была здесь? – удивился я.
– Я родилась в Москве.
Вот оно что!
– А как же тебя занесло в Джунгли?
– По глупости.
Я умолк, пораженный простотой ответа.
Марина нетерпеливо махнула рукой, мы двинулись вдоль стены.
Когда началась метель, я заволновался: скоро ночь и здесь, на открытом пространстве, нам придется худо.
– Что ты ищешь, Марина?
Она повернула ко мне щеку, облепленную снегом. В глазах растерянность.
– Белого оленя.
– Чего?
Отмахнулась и побежала вдоль стены, задрав голову.
Черт возьми, она что, свихнулась?
– Надо искать убежище – скоро стемнеет!
Метель скомкала мои слова, пригвоздила к земле крупными снежинками. И тут я увидел белого оленя: в один из кубов попался белый автомобиль, причудливо изогнувшийся под прессом.
– Вон он, твой олень! – закричал я.
Марина вынырнула из метели.
– Отлично, Андрей.
Под оленем, став спиной к стене, она отсчитала девять шагов вперед. Руками расчистила снег.
– Что стоишь? Помоги!
Ржавая крышка с надписью «Мосводоканал», прихваченная кое-где льдом, поддалась не сразу.
Облако пара поднялось из черной дыры. Запах плесени, болота. Узкая лестница ползет вниз, цепляясь за стену бетонного колодца, дна которого не видать.
Этот колодец ведет в резервацию… Резервация! Оживший бред игрока. Неужели я попаду в нее?
Марина ступила на лестницу, стала спускаться. Совсем исчезла из виду…
– Андрей?
Голос нетерпеливый, недовольный.
Иду.
Я полез в колодец.
– Марина.
– Тс!
Тонкий палец прижался к моим губам. Колодец привел нас в широкий тоннель.
– Здесь лучше тихонько. Пошли!
Держа меня за руку, Марина двинулась вперед. Под ногами хлюпала вода.
Мало-помалу мои глаза стали кое-что различать в темноте.
Тоннель со щербатыми сводами, ржавыми балками. С потолка – вечный дождь.
Из тоннеля вышли в просторный зал с колоннами.
– Метро, – глухо сообщила Марина. – Осторожно, лестница.
Мы взобрались на каменную платформу. Из-под поддерживаемого колоннами купола шел дождь, звонко стуча по граниту. Напротив нас остановился поезд.
Марина подошла к одному из вагонов, встав на цыпочки, сняла что-то с крыши. Щелчок – и у нее в руках возник сноп света.
– Мой тайник, – сообщила Марина, направив фонарь мне в лицо.
– Прекрати, – сказал я, заслоняясь рукой.
Она повернула луч в сторону: я увидел в вагоне поезда пассажиров. Время сделало фотографию на память: перегруженный вагон метро, кто-то из пассажиров смотрит на часы, кто-то читает, кто-то спит.
– Пойдем, Андрей.
Луч переметнулся на залитый водой пол. Светлые пятна запрыгали на стенах и потолке. Я увидел люстры, рисунки.
Мы спустились на пути перед носом поезда.
Марина пошла впереди, я следом, радуясь, что под ногами тянутся рельсы.
Скоро я перестал обращать внимание на выныривающие из темноты станции – ноги налились свинцом, в голове гудело от капели, крысиного писка, глухого шлепанья наших ног по лужам.
Хотелось наружу – к холодному сухому воздуху и звездам.
Очередной зал распахнулся перед нами. Нащупав фонарем лестницу, Марина направилась к ней.
У красноватых колонн застыли бронзовые фигуры.
Луч фонаря заметался по гранитному полу, залитому водой. Нашел люк.
– Андрей, открывай.
Я напрягся, откинул крышку в сторону. Вода устремилась в отверстие гулким водопадом.
– Лезь!
Невозможно было не заметить появившуюся в Марине резкость. С чего бы это?
Однако ни спорить, ни возмущаться я не стал.
Бетонная кишка вела в короткий темный тоннель, в конце которого – сердце радостно забилось – серпик луны.
Марина отключила фонарь.
Ночное небо подалось навстречу.
Мы оказались посреди темной улицы – очертания полуразваленных домов неясно рисовались в ночном свете.
Я с наслаждением вдохнул.
Не успел выдохнуть, как пронзительный стрекот разорвал тишину, и над нашими головами пронеслась вертушка.
– Стрелки! – я повернулся к Марине, но она не выразила ни страха, ни удивления. В руке у нее что-то белело.
– Прости.
Это произошло мгновенно, а мне показалось – длилось целую вечность. Острие шприца с месяцем на самом кончике, приблизилось к моей шее и вонзилось в нее, сразу же разлив по телу слабость, не позволившую устоять на ногах. Марина подхватила меня, уложив на снег лицом к небу.
Часть вторая
Конунг Ахмат
1. Кокаин
– Конунг Ахмат, здесь Шрам.
Обмотав руку липковатой тряпкой, я снял вскипевший чайник, поставил на стол, изрезанный ножом.
Стрелок по имени Николай терпеливо ждал: серое равнодушное лицо, тусклые глаза.
