Василий Гавриленко - Теплая Птица
Островцев наклонился, погладил кошку, подошедшую к его ногам.
– Я на станции Родинка живу.
– О, так вам еще дальше ездить, чем Анюте, – на лице женщины мелькнуло сочувствие и вместе с тем незлобивое ехидство. – Рано, наверно, встаете?
– В пять.
– Ах-ах, – всплеснула руками женщина.
Кошка метнулась под лавку, выскочила с мышью и скрылась в чулане.
– А вы бы сняли комнату поближе.
– Дорого.
Андрею стало скучно.
– Да, дороговизна.
Залаяла собака. Женщина посмотрела в окно.
«Идет», – мелькнуло в голове Островцева, и ему стало не по себе: придется ломать комедию перед матерью Анюты.
– Идет Анна Владимировна? – спросил он.
– Не, соседка в магазин.
Андрей поднялся с лавки.
– Тогда я, пожалуй, пойду. Завтра на работе переговорим.
– А может, спуститесь на поле? Она ведь с жильцом нашим пошла этих самых байкеров смотреть.
Андрей встрепенулся.
– С жильцом?
– С жильцом. Мы ведь уже три года как сдаем комнату.
За извивами грунтовой дороги, слегка присыпанной гравием, ревели мотоциклы и слышались крики.
Вроде бы совсем рядом, но на деле Андрей уже пару раз останавливался передохнуть: идти под уклон тяжело, приходилось сдерживать ноги, невольно стремящиеся к бегу.
Даже здесь, вблизи реки, где земля постоянно подмывается разливом, некоторые умельцы умудрились построить коттеджи. Так и казалось: сейчас дом съедет с фундамента и поползет вниз.
У колонки Андрей напился холодной, ломящей зубы воды. Пожалел, что выбросил бутылку из-под лимонада, – можно было бы наполнить.
«С жильцом? С жильцом! И ведь – ни гу-гу! „Живу с мамой“!».
Ручка чемодана жгла кисть. Островцев подумал о ребенке, зародившемся в этой Анюте и тем самым привязавшим его к ней. Он ужаснулся, поняв, что почти ненавидит и Анюту, и ее ребенка.
Моторы ревели, девицы хохотали. Бородачи в черных банданах, скинув косухи, выписывали на «харлеях» круги по черной поляне.
Кто-то пытался пересечь речку на «Запорожце».
В небе парил треугольник параплана с едва заметным человечком, а на пригорке сгрудился палаточный лагерь.
Андрей понаблюдал за лихими трюками бородачей и, не обнаружив в толпе Анюты, направился к реке.
И тут же увидел ее, – розовую, сисястую, хохочущую.
Она не замечала никого, кроме черноволосого мужика, – мощный торс, горбатый нос, белозубая улыбка от уха до уха.
Свернув в заросли ивняка, Островцев наблюдал за купающимися, стиснув зубы. Когда Анюта и черный начали целоваться, Андрей повернулся и через кусты побрел вдоль реки в сторону дороги, задевая портфелем росистую траву.
«Шлюха ебаная! Потаскуха! С чуркой спуталась!»
Островцев и не подозревал, что способен на такую злость, тем более из-за Анюты. Эта злость была сильнее его и искала выхода.
Андрей остановился.
Убить Анюту, утопить, чтоб захлебнулась грязной водой, проклятая тварь!
Но не сделав и десятка шагов в обратном направлении, Островцев понял: возможная история, с убийством, со скандалом, не для него, потому что он – трус. Просто трус.
Безжалостный в своей простоте вывод ошеломил Андрея. Он покачнулся, и если бы не подвернувшийся ствол дерева, полетел бы с обрыва в реку. Сухие рыдания сотрясли его грудь. Прислонившись к плакучей иве, Островцев плакал из-за женщины, которую никогда не любил.
Неподалеку ревели мотоциклы, визжали купающиеся девицы, пьяно горланили байкеры.
Бомбила остановил «волгу» у железнодорожной платформы в Обнинске. Повернул к Андрею загорелое лицо.
Островцев полез в карман плаща. Так. Банка пива. Денег нет.
Бомбила нахмурился.
– Секунду, – сказал Андрей.
Поставил на колени портфель, расстегнул. Повернулся спиной к водителю.
– Держи.
Бомбила вытаращился на протянутую купюру.
– Сдачи нет.
– Не надо сдачи.
Островцев вылез из машины. Горят фонари, вокруг маршруток и автобусов – вечерняя суета. Свистя, проследовал экспресс на Калугу.
Андрей открыл пиво, хлебнул. Третья банка за вечер… Он постоял, глядя, как мечутся у фонаря мотыльки, и вернулся к припаркованной «волге», в которой шумело радио.
– Слушай.
Бомбила крутанул регулятор звука.
– Да?
– Есть тут ночной клуб?
– Есть.
– Вези.
Островцев уселся рядом с водителем, пиво из банки выплеснулось на пол.
CRAZY HORSE – точно великан накарябал красными чернилами. Перед входом – искусственные пальмы, освещенные зелеными фонарями.
Андрей открыл массивную дверь и вошел.
В холле, задрапированном синим бархатом, стоял секьюрити. Приглушенно звучала музыка.
– Сегодня по приглашениям, – неприветливо сообщил охранник.
Островцев протянул заранее заготовленную купюру. Секьюрити спрятал ее в нагрудный карман, пожал плечами:
– Проходите.
Музыка оглушила. Казалось, она доносится отовсюду, даже из-под пола, на котором танцевали в полутьме какие-то люди. Помещение пронизывали мечущиеся лучи изумрудного, красного и желтого цвета. По обе стороны танцпола – прозрачные шары, подсвеченные прожекторами, в которых извивались под музыку голые девушки.
Пахло сигаретным дымом и духами. Андрею стало не по себе: он раньше не бывал в подобных заведениях. Заметив бар, направился к нему, сжимая в запотевшей ладони ручку портфеля.
– Что будешь? – крикнул бармен.
– А что… посоветуешь.
– Это зависит от того, есть ли у тебя бабки.
«Бабки? А, деньги…»
– Есть бабки.
– Тогда – мохито.
– Давай.
Бармен занялся приготовлением коктейля. Андрей повернулся к танцполу.
– Скажите, горячо? – закричал кто-то. Толпа ответила мужскими и женскими возгласами.
– Ледиз энд джентльмэнз, дамы и господа, разрешите представить вам. Ди-джей Солярррррис!
Танцпол зашелся в экстазе.
– А ю рейд?
Музыка – громче и быстрее.
Андрей уловил запах мяты, повернулся к бармену.
– Твой мохито.
Принял холодный бокал, взял в губы трубочку. Отпил. Ого! Приятно.
– Еще.
Бармен ухмыльнулся.
– Слушай, я вижу, ты здесь впервые, – бармен, перегнувшись через стойку, смотрел на Андрея. – А бабло у тебя водится.
Островцев кивнул.
– Водится, да. Эта сука с жильцом спуталась. Шлюха.
Андрей сбивчиво рассказал бармену про Анюту; тот слушал вполуха.
– Слышь, братан, тебе надо расслабиться, – крикнул он, когда Андрей умолк. – Возьми вот это.
Протянул Островцеву белый кружочек. Таблетка.
– Что это?
– Это – кайф. Проглоти, узнаешь.
«Наркота», – мелькнуло где-то на окраине сознания. Андрей поднес таблетку ко рту, замер на мгновение и проглотил.
Ему казалось, что он чувствует себя ясно, не ощущая ничего, кроме эйфории. Но главное, в нем появилась внутренняя сила. Волшебное ощущение. Оставив портфель у бара, Андрей шагнул на танцпол.
Лучи музыки пронизывали его насквозь.
Островцеву стало жарко, он сбросил плащ, оставшись в рубашке. Чьи-то руки обнимали его, и он обнимал кого-то.
Люди, что танцевали вместе с ним, были в эту минуту самыми близкими для Андрея, самыми родными. Ему хотелось сделать что-то для них. Достать с неба луну, повернуть время вспять, остановить память…
Он, пошатываясь, сошел с электрички на темной платформе. Родинка, его полустанок. Мрачно и тихо: окна не светятся, не слышно густого шума лесопилки.
Посмотрев, как гаснет вдали желтое пятно поезда, Андрей побрел по знакомой улочке – серой, как шкурка мыши.
«Уходи – и дверь закрой,
У меня теперь друго-ой
Мне не нужен больше
Твой…»!
Прогорланил хрипло:
– Номер в книжке записной… – и умолк, почувствовав напряжение, повисшее над спящими домами.
Больше не порываясь петь, Островцев добрался до своей двери, сильно и резко постучал.
Окна разом засветились, дом зашелестел голосами, зашуршал шагами.
– Андрюша, почему так поздно?
С распущенными седоватыми волосами Галя походила на ведьму. Андрей вошел в круг света, Галя осеклась, потом заговорила – быстро-быстро, со слезой в голосе.
– Андрюшка, да что это? Да кто это? Где твой плащ? Что с лицом? Ну, говори! Что с тобой? Где ты пропадал?
Она зарыдала, некрасиво искривив рот, ухватилась тонкими руками за Андрея, несильно встряхнула.
– Отойди, пустоцветная, – сказал Островцев и, отстранив ее, прошел в дом. Наткнулся на испуганные глаза матери.
– Ты что, пьян? – проговорила она.
Андрей и сам не знал – пьян он или трезв. Пил? Кажется да, пил. А может, и не пил…
Пробурчав что-то сквозь зубы, он завалился на диван и тут же захрапел, не слыша рыданий Гали и болезненно-убедительного голоса матери:
– Ну что ты, детка? Ну, какая ты пустоцветная? Он просто пьяный! Пьяный дурак!
Портфель Островцев из руки не выпустил, точно боясь, что отнимут.
