Ольга Шалацкая - Киевские крокодилы
— Теперича вот заболел и хоть пропадай, все едино конец, видно, пришел.
— Что же ты делал у тех людей? — спросил Скакунов.
— Да все, что приказывали: обучали, как часы сорвать, али в магазин пролезть. Иной раз бывали удачи!
При этом воспоминании, составлявшем, очевидно, светлую страницу его жизни, лицо мальчика озарилось проблеском счастья. Он улыбнулся и эта улыбка, на бледном чахлом лице, отразилась подобно блеску солнечного луча в лужице мутной воды.
Скакунову вспомнилось собственное неприглядное детство, когда он, бедный, оборванный, бегал по улицам и его нещадно колотил отец, — пьяный театральный парикмахер.
Вспомнил он невольно свою мученицу-мать, лежавшую в гробу с сине-багровым пятном у правого глаза. Соседки ахали, кивали головами, отец заливался пьяными слезами, клал земные поклоны и у всех просил прощения, в то же время непрестанно подбегал к кровати с ситцевым пологом, где пищал шестинедельный Федька, проделывал таинственные манипуляции с графином водки, после чего становился еще красноречивее.
— Добрые люди, зачем она умерла? какая рукодельница, хозяйка была! — восклицал он.
Сострадательные соседки брали на руки Федьку и совали ему в рот соску из жеваных бубликов.
Впоследствии отец окончательно спился; их взял на воспитание один странный, бездетный господин и дал им приличное образование. Плохо они поблагодарили своего благодетеля. Ну да к чему вспоминания, пусть мимо идут. В голове мелькнула идея.
— А ведь парнишка пригодится нам.
В это время промчался экипаж; в нем сидели две дамы и рослый кучер-бородач, в цветной рубахе, армяке, перетянутом поясом, лихо правил лошадьми.
— Какой красавец! — донеслось до его слуха. Иван Кириллыч самодовольно улыбнулся, впрочем, ему не в первый раз доводилось слышать похвалы.
— Как тебя зовут? — спросил он. Мальчик назвал себя.
— Вот что, Сема: мы тебя вылечим, приютим, сделаем паспорт. Нас несколько человек добрых господ. Выздоровеешь, будешь нам услуживать. Бросай солому и следуй за мной издалека, не теряй только из виду.
Скакунов пошел, Семка последовал за ним. С неделю он провалялся в чулане, охая и стеная, потом немного оправился и начал услуживать компании; чистил им сапоги, промывал стекла негативов, мыл полы. Черномор сочинил удивительный документ, якобы из какой-то Муромской волости, Орловской губернии и преблагополучно предъявил его куда следует. Семка боялся тюрьмы больше всего на свете и на господ своих смотрел как на избавителей, в особенности он привязался к Ивану Кирилловичу.
Ранее братья столовались в дешевых кухмистерских, теперь же поваром себе приспособили Семку. Оказалось, что мальчишка уже знаком с этим делом: он хорошо приготовлял оладьи и пирожки. Впрочем, домашний обед компании не отличался прихотливостью и часто состоял из вареного картофеля, селедки или жареных сосисок, приправленных доброй бутылкой водки. Зато в ресторанах они умели наверстывать, когда, разумеется, случались деньги, а дома перекусывали чем попало.
Недалеко находился винно-гастрономический магазин и там, при желании, всегда можно было достать все необходимое.
За услуги мальчик получал носильное платье и неопределенные подачки деньгами.
С декоративной стороны обстановка дома не оставляла желать ничего лучшего. Довольно обширный светлый зал, завешанный различными снимками и уставленный венскими стульями в ряд, влево следовала стеклянная галерейка с приспособлениями для снимания портретов и камер-обскурой, прикрытой куском темного сукна.
Из залы дверь вела в рабочий кабинет с мольбертом у окна, письменным столом, кассой, этажеркой с дешевенькими бюстиками, пучком искусственных цветов и портретом хорошенькой женской головки.
В следующей комнате, отделенной коридором, стояло несколько кроватей, на полу протянулся пестрый ковер, а по стене развешано, очевидно, для украшения, кое-какое оружие.
На постели лежал Зубров и курил трубку. Он редко выходил к посетителям, предоставляя это другим — преимущественно Скакунову или Ерофееву.
В кухне, присев на корточки, Семка чистил картофель, приготовляясь сварить его, для чего затопил уже плиту. Белый песик прилег вблизи и повиливал хвостиком, в ожидании объедков.
— Сегодня, брат, нет мяса, — объявил ему повар. Песик надвинул ушки и умилительно махнул хвостиком.
— Семка, поди купи водки! — рычал Зубров и сплевывал в сторону, вспоминая, что нет денег.
Скакунов также возлежал на постели, почитывая книгу, роман Эмиля Габорио.
В другой комнате Федька пиликал на скрипке. Неопределенная личность, в калошах Ивана Кирилловича, расхаживала взад и вперед по коридору, иногда подходила к Федьке и перекидывалась с ним короткими отрывистыми фразами.
— Эх, жизнь! — ворчал Зубров, — неприятная полоса безденежья. Кого бы это пощупать? — и он протягивал свой мускулистый волосатый кулак. — Ванька, брось книгу читать, давай посоветуемся, как быть, где денег достать.
— Что? — отозвался Скакунов.
— Денег достать, хочется выпить, а в кассе ни копейки. Право, если такое настроение продолжится, пойду грабить по домам напролом.
— Мне самому деньги нужны, собирался в маскарад поехать и не в чем: сюртук уже никуда не годен, да и калоши Разумник истрепал так, что придется бросить. В порядочный дом совестно надеть, — отвечал Иван Кириллыч.
— Нет, братец, ты серьезно измысли что-нибудь, — сказал Зубров, потягиваясь и зевая, после чего встал с постели и прошел в рабочий кабинет. У окна за мольбертом сидел Ерофеев и, щуря свои подслеповатые глаза, накладывал тушь на какое-то изображение женского лица, поглядывая на улицу и напевая про себя.
Иван Павлович Патокин по обыкновению отсутствовал.
— Что, дядька, скажете? — спросил Ерофеев у вступившего в комнату Зуброва.
— Посоветоваться нужно, зови прочую братию, — обратился он к Ивану Скакунову.
Неопределенная личность, заложа руки в карманы, не замедлила явиться, а вслед за ней Федька, неся в руках свою излюбленную скрипку.
— Извини, Иван Кириллыч, что я твои калоши надел, — пробасила неопределенная личность.
— Все равно носи уже, другие куплю, — ответил Скакунов и прибавил в сторону брата: — Федя, брось скрипку, ты мне невыносимо надоел.
Черномор начал.
— У кого, братцы, есть гривенник, двугривенный, выкладывайте и пошлем за водкой, горло промочить. Нуте, не скрытничайте.
Скакунов и Ерофеев выложили какую-то мелочишку. Зубров взял монеты на свою широкую ладонь, потряс ими и сказал Федьке:
— У тебя, артист, не найдется ли чего?
