Василий Веденеев - Опекун безумца
— Зачем вы меня позвали?
Сарджент решил, что, если сейчас не поверит Лоретти, никогда больше не переступит порог его камеры и, значит, не сможет рассчитывать на его совет и тем более поддержку.
— Мне скучно, Сарджент.
И Брюс увидел: Лоретти не лжет. Сколько лет он сидит? Восемь? Десять? Дайна давно говорила Сардженту: скука — это ад!
— Брюс, — Лоретти впервые назвал его по имени, — у вас небольшой срок, скоро домой… выкиньте все из головы…
— Но… — не зная, что сказать, перебил Сарджент.
— О! — Лоретти усмехнулся, — И вам скучно, мой друг, как мне, вот в чем дело. Если вам больше нечем заняться, потяните за язык Барселонца. Если удастся, он порасскажет…
Следующим вечером за ужином Сарджент, прихватив судок с супом, уселся рядом с Барселонцем. Хорхе, не скрывая озлобления, попытался уйти. Сарджент удержал его:
— Надо перетереть кое-что.
— К чертям! — Барселонец грубо отпихнул Сарджента.
— Говорят, ты в курсе моих дел?!
— Кто… воняет? — Носарь шарил глазами вокруг, пытаясь подметить, следят ли за ними.
Сарджент зачерпнул суп, глотнул дымящуюся жидкость:
— Лоретти.
Барселонец опустился на скамью, ухватил ломоть хлеба, продолжая озираться по сторонам.
Сарджент был уверен, за ними наблюдают: охранники умели так безразлично щуриться, навострив при этом уши, что приходилось остерегаться; говорили, столовка нашпигована микрофонами-клопами, и Сарджент знал, что это так, поэтому всякий раз, когда шептал на ухо Барселонцу, позвякивал ложкой по судку.
Хорхе говорить не собирался. Тогда Сарджент пригрозил, что настрочит про драку и Барселонца упекут в карцер, если расписать подробности, то и добавят срок. Хорхе с остервенением грыз корку. Хлюпик сидел, напружинившись, готовый в любую минуту прийти на помощь. Брюс решил соврать:
— Лоретти намекнул: будешь упираться, тебе помогут.
Барселонец, как и все в тюрьме, знал, что Сарджент ходит вечерять к Лоретти. Бандит сгорбился и прошипел:
— Не в едальне же!
Решили: завтра на прогулке, у спортивных снарядов, где гиканье и крики заглушают чужие слова.
Хорхе ударил Сарджента наотмашь, не сильно, и Брюс сообразил, что Барселонец делает вид, будто враги сводят старые счеты. Хлюпик запустил вилку в Барселонца, угодив по горбине носа, выступила кровь. Барселонец выругался и, злобно отшвырнув вилку, вышел.
В три часа ночи Хорхе Барселонец проснулся по нужде.
Лампу не включал, хватало коридорного освещения. Плеснул воды в лицо, растерся ладонью; саднило ободранный нос. Хорхе опасливо дотронулся до запекшейся крови, вернулся к койке, лег на спину, подтянул одеяло к подбородку. Предстоящий разговор с Сарджентом не радовал. Хорхе вовсе не намеревался лезть в чужие дела, но ярить Лоретти тоже не резон, Хорхе решил во время встречи натрепать Сардженту первое, что взбредет в голову. Конечно, тот не дурачок, за нос его не поводишь, но Хорхе плевать, что о нем подумают.
В коридоре послышались тихие шаги. «Кого это несет?» — подумал Хорхе. Шли трое или четверо. Одиночка Хорхе во втором ярусе была последней от ступеней, ведущих наверх с первого этажа, чтобы подойти к ней, нужно миновать все камеры. Шаги приближались, неторопливые и гулкие. Иногда по ночам устраивали проверки: мало ли кто чем занят под покровом ночи. Тихо. Хорхе прислушался: камеры не отпирали, шаги слышались все отчетливее.
«Не дают спать, сволочи!» — Хорхе повернулся на бок и закрыл глаза. Шаги смолкли у его камеры. Хорхе поежился.
Звякнул замок, скрипнули петли. Хорхе открыл глаза: по одеялу и стенам скользнули тени. Барселонец не успел открыть рот, его сковал страх: он не знал, кто эти люди, но прийти они могли только за одним — за его жизнью.
На голову набросили подушку, на ноги опустилась тяжеленная туша. Хорхе почувствовал петлю на шее…
Утром Сарджент узнал: Барселонец повесился в камере. Повесился или…
Хлюпик уставился на Брюса: должен же ты знать, сколько лет оттрубил в полиции!
Подозревать было некого — повесился.
Вскоре все забыли о кончине Барселонца; католический священник добился у начальника тюрьмы разрешения встретиться с заключенными, елейно сообщил, что лишать себя жизни безнравственно, и бог никогда не прощает такого греха. Лоретти больше ни разу не приглашал Сарджента к себе, и Брюс понял: есть люди, которые могут пригрозить даже Лоретти; он больше не сомневался, что Барселонцу помогли покончить счеты с жизнью, продумав все до мелочей.
Через неделю Сарджент обратился к Одноглазому с просьбой организовать ему встречу с Лоретти. Обычно расположенный к Сардженту охранник огрызнулся:
— Пожрать захотелось? Лоретти больше не угощает, перевели в другую тюрьму — у него камера с видом на море и горы.
Через три месяца Брюса выпустили. Он уносил из тюрьмы письмо Хлюпика любимой, справку, украшенную витиеватым росчерком, и несколько мятых купюр. До ворот тюрьмы его проводил сам начальник. Перед тем как уйти, он долго смотрел на Сарджента:
— Советую вам все забыть… и упаси вас бог… — обрюзгший чиновник не договорил, повернулся и понуро побрел к главному входу, брезгливо посматривая на собак, рвавшихся с поводков.
Недалеко от ворот тюрьмы, выплюнувших Сарджента, замер покрытый пылью автомобиль; на заднем сиденье Майер наставлял старшего шпика:
— Работать будете за этим…
Сарджент шагал, не торопясь, и вертел головой: красивее неба ничего нет, а еще здорово, когда идешь, куда захочешь, процедишь квартал до угла, потом обернешься — и назад; не доходя кинотеатра, свернешь в переулок, прошмыгнешь его насквозь и вынырнешь на другой улице, встанешь на перекрестке и решаешь куда: налево, направо? Или вприпрыжку скатишься в переход, а из него — фьють на площадь, а с площади — снова в переулок, втиснутый меж двумя рядами обветшалых особняков.
Черный автомобиль полз за Сарджентом. Майер покинул группу преследователей после первого поворота.
Сарджент купил газету, сунул в карман. «Может быть, прав начальник тюрьмы? Все забыть! Начать заново, с белого листа?» — подумал он. И только глаза Гордона Кэлвина не давали покоя: глаза самоубийцы, которого убили. Как и Хорхе Барселонца. Один почерк.
Брюс поднял воротник плаща, пошел по шпалам перехода, стараясь ступать только на белые полосы.
На солнце набежали облака, и город померк, серая кисея укутала здания, парки и фонарные столбы, растеклась по стоянкам, подернула пеленой глаза пешеходов, и в мглистой густоте Сарджент не обращал внимания на автомобиль, который крался за ним; он видел его с самого начала, знал, что это за ним, но оставлял без внимания: его поддерживали в безразличии опустошенность и возможность шагать, не оглядываясь, не натыкаясь на стены и не опасаясь окрика.
