Жак Реми - Если парни всего мира...
— Как же я его узнаю?
— Он сам подойдет к вам.
— Скажите ему, чтобы он спросил Эрнеста Сирне.
Пилот бегом догоняет своих товарищей.
— Блондинки преследуют тебя даже здесь, — смеется первый пилот Кармон.
Сирне показывает пакет и рассказывает о поручении.
— Ты думаешь, могут быть неприятности в таможне?
— По положению нам запрещено перевозить товары.
— Ведь это же медикаменты.
— А ты в этом уверен? Открывал пакет?
Сирне немного колеблется. Потом пожимает плечами.
— Я ей верю.
Кармон улыбается. Ему двадцать девять лет, он на три года старше Сирне, поэтому он принимает покровительственный тон.
— Веришь только потому, что это женщина, и потому, что она хорошенькая? Ты по крайней мере спросил у нее имя и адрес?
— Не успел.
Теперь он сам жалеет об этом. Как можно быть таким несообразительным! Он разглядывает пакет со всех сторон, в надежде найти на нем имя отправителя. И действительно находит: «Институт Пастера, Париж».
— Видишь? Это ампулы с сывороткой.
— Возможно, но это тебе не поможет отыскать блондинку.
Тем временем Мерсье возвращается к Лоретте, которая все еще стоит у решетки. Доктор в ярости. Он видел, как ушел самолет.
— Вы только послушайте?! Директор на совещании и не мог меня принять, его заместителя нет, а секретарша не решилась взять на себя ответственность. Вот как работают во Франции все эти учреждения! Необходимо поставить в известность всех, пора покончить с этим безобразием! Уверен, что из-за их бюрократических порядков погибло немало человеческих жизней. — Он умолкает, заметив улыбку Лоретты. — А где же пакет?
Она с торжеством рассказывает, как ей удалось отправить сыворотку, и Мерсье испытывает искреннее желание ее расцеловать. Он берет Лоретту под руку, и они направляются к выходу. Мерсье слегка прижимает ее к себе; радостное волнение, взаимная нежность сближают их теперь. Как будто этой ночью судьба забавляется тем, что заставляет их переживать всю гамму чувств, которые мужчина и женщина могут испытывать друг к другу.
В такси она прислоняется головой к его плечу. Он ласково гладит ее по волосам.
— Никогда бы не подумал, чтобы вы могли так смело обратиться к пилотам!
— О, вы меня плохо знаете, — отвечает Лоретта, улыбаясь. — Когда я было молоденькой девушкой, я была самой смелой из всех моих подруг... Могла поспорить с кем угодно, ничего не боялась. Я сильно изменилась.
— Не нахожу.
— Ну, как же. Все переменилось. Мне еще нет двадцати девяти лет. Не верите? Вы даже не узнали меня: для своих лет я старуха. Это невесело.
Глаза Лоретты полны слез. Доктору хочется сказать что-нибудь, утешить ее, но он не находит нужных слов.
Лоретта продолжает:
— Вот уже восемь лет, как мой муж ослеп! Каждый год жизни с ним нужно считать за три. Я не жалуюсь, я говорю то, что есть. Поль был чудесный, когда мы поженились.
— Он и теперь такой.
— Вы не можете себе представить, какой он был чуткий, внимательный, деликатный. Обыкновенно баловни судьбы бывают эгоистами. Но он никогда не был эгоистом по отношению ко мне. Я была всего-навсего хорошенькой девчонкой, каких много. У меня даже состояния не было, а Поль был умен, богат, красив, любим всеми. Где бы он ни появлялся, он повсюду был первый. Я говорила себе, что мое счастье не может длиться долго, я не смогу удержать такого человека. Ни разу я не почувствовала, что нежность его ко мне уменьшается. Он всегда был мил, обходителен, в хорошем настроении. До того дня, когда...
Лоретта разражается рыданиями. Она вынимает из сумочки платок, сморкается, вытирает глаза.
— Я его не упрекаю. Когда случилось несчастье, он был тверд. А я потеряла голову. Плакала, приходила в отчаяние, а он поддерживал, утешал меня, как будто это я потеряла зрение. Поль был уверен, что вылечится, и в конце концов заставил и меня поверить в это. Каждый день мы строили планы на будущее. Он говорил, что когда снова станет зрячим, мы поедем в Индию...
— Понимаю, постепенно он терял мужество.
— Не постепенно, а сразу, в день консилиума. Когда врачи сказали ему, что надежды больше нет, что он останется слепым на всю жизнь, я поняла, до какой степени Поль был уверен в своем выздоровлении. Он был сломан, разбит, как будто силы, которые его поддерживали, внезапно оставили его. Я лишилась опоры, которую всегда находила в нем; он превратился в несчастное, растерянное существо, которое, вздыхая и жалуясь, цеплялось за меня. А я не знала, как ему помочь, — ведь я сама так нуждалась в поддержке. Я думала, что сойду с ума, хотела покончить с собой. Меня удержал страх за судьбу Поля. Я поборола себя. Но какой ценой, — в этом вы сами убедились.
Мерсье стремится прервать ее, он боится, что она опять заплачет. Но Лоретта продолжает:
— Дайте мне высказаться. Так мне легче. Мне нужно перед кем-нибудь излить свое горе. Если бы вы знали, как давно я не встречала друга. Мы оторваны от людей, мы все время одни в старом доме, который постепенно разрушается. Все наши деньги мы прожили.
Вначале, когда Мерсье заметил влечение к нему Лоретты и решил, что она кокетничает с ним, он строго осудил ее. Лоретта казалась ему циничной, бесстыдной, и он почти возненавидел ее за то, что она поставила его в ложное, неудобное положение перед мужем. Когда они вышли из дому, Мерсье решил дать ей суровый урок, поставить ее на место; несмотря на резкий тон последнего разговора с Корбье, Мерсье чувствовал симпатию к слепому. Однако испытанное им легкое разочарование, вызванное сдержанным поведением Лоретты, и дразнящие намеки Мартины прогнали его нарочитую холодность, которая постепенно уступила место все более настойчивому, требовательному чувству. Сейчас Мерсье был переполнен восхищением и нежностью к молодой женщине, которая появилась в его жизни всего несколько часов назад.
Ему хотелось бы найти средство осушить ее слезы, но он понимал, что она должна выплакаться, что ей хорошо с ним. И Мерсье тоже чувствует себя счастливым, как будто без всякого повода, но в действительности — это самый прекрасный повод: нет радости выше и светлей, чем радость зарождающейся любви.
2 часа 10 минут (по Гринвичу) на борту «Марии Соренсен»На судне никому не спится. Рыбаки столпились на палубе. Кое-кто сидит прямо на полу. Вокруг вздымаются и падают черные пенистые валы, низко нависло небо. Холодно. Но все же они предпочитают оставаться на палубе и не спускаться в кубрик, где стоят койки больных.
Судно сильно накренилось. Со скрипом отворяется дверь барака, в котором лежат двое заболевших. Приподняв голову, все уставились на дверь. Ее створка ходит из стороны в сторону, подчиняясь наклонам судна. Наконец кто-то, не выдержав, срывается с места и резким толчком захлопывает ее.
