Майк Джемпсон - Уклоны мистера Пукса-младшего
Ну, здесь, в мелочах, большевики могли исправить положение. А вот посмотрим — крупные дела!
Но крупные подвиги пришлось отложить — было уже около семи часов, приближалось время визита к Аничке. Правда, по пути к ней, Джемс успел сравнить содержимое магазинов с описаниями родных газет, успел отметить в уме, что красные солдаты — очень аккуратно, и красиво одетые, вежливые, милые люди, но это проделывалось уже механически. Мозг привык уже сравнивать действительность и газетные описания не в пользу последних. Где-то была скрыта ошибка.
У Анички были гости. Аничка решила похвастать перед подругами иностранным поклонником. Аничка хотела подхлестнуть самолюбие окружавших ее молодых людей Пуксом. И поэтому весь вечер у Джемса сладко кружилась голова от Аничкиного внимания. Он не понимал ни одного слова, но вежливо улыбался и кланялся после каждой обращенной к нему гостями фразы. Он начинал забывать о своем трагическом положении. За чаем в большой и некрасивой столовой он осторожно погладил Аничкину руку под столом, и Аничка не рассердилась; больше того — Аничка улыбнулась ему.
Джемс попрощался последним… В темной передней, загроможденной сундуками и коробками, Джемс уверенно и нежно прижал к губам теплую руку Анички.
— Да, да, он зайдет завтра, обязательно зайдет. Он очень счастлив, — такие друзья, как Аничка, такие восхитительные…
Но тут Аничка закрыла ему рот своей ручкой, и Пукс три раза поцеловал бархатную, пахнущую одеколоном ладонь.
Улица сладко кружилась в запахах цветов, зелени и ночи. Джемс переживал сладкие мгновенья. И как молния — прорезала тишину ночи ужасная мысль:
Кто он? Как он смеет ухаживать за девушкой, когда он — бродяга, темная личность, политический враг. Ведь даже сейчас — где он будет ночевать?
Горькие мысли примчались толпой: жизнь ужасна — полюбить в чужой, враждебной стране…
И затем — не сегодня-завтра Джемса изловят, арестуют, расстреляют… А сейчас он — бездомный бродяга, мошенник, погибающий от мук и любви человек.
Ноги сами бегут в порт. Ах, если бы можно было сейчас очутиться дома, в Англии, вычеркнуть из жизни последние три недели!
Безнадежность все ближе подступает к Джемсу. Какая черная вода ночью. Как в ней, наверное, спокойно… Это, кажется, выход.
И Джемс, шепча побледневшими губами молитву, подходит к краю мола, огибает штабеля ящиков, подходит почти к самой воде.
— Ну, смелее. Прощай, жизнь… Раз… два…
Глава двенадцатая,
в которой вспыхивает забастовка, увлекающая даже читателя.
Есть кружева, которые необходимо плести в сырых подвалах, потому что в сухом воздухе тончайшая нить рвется. Есть старинные ткани, из которых можно шить платья только при том условии, что в комнате не будет ни одной пылинки. Есть еще целый ряд таинственных одежд, как бы связывающих собою девушек и женщин двух кругов: тех, кто носит платья, и тех, кто шьет их.
Эта цепь из труда, продукта и потребителя неразрывна. Нарушить ее могут только из ряда вон выходящие события: изменение моды, отсутствие товара или забастовка тех, кто производит продукт.
Моды меняются в соответствии со вкусами потребителя. Товара не может не быть. Следовательно, единственной причиной сегодняшнего волнения всех порядочных женщин Лондона была забастовка служащих и работниц ателье, мастерских и фабрик дамской одежды.
Душой забастовки была, конечно, Мэри. Та самая Мэри, которую любит Томми Финнаган, которая работает с ним плечо к плечу и верит в то же, что и он.
Механика действий многих мужчин имеет своей скрытой пружиной крикливый и сердитый голос жены. В данный же момент голоса многих жен, лишенных по милости забастовщиц туалетов, слились в один ужасный концерт. Забастовка работниц швейной промышленности вызвала стачку аристократок Лондона. Так велика сила женского… ну, конечно, не единения, а желания быть хорошо и к лицу одетой.
То, что работницы, снабжающие произведениями тончайшего швейного искусства, одеты исключительно бедно и скверно; то, что цена одного платья равна иногда пятилетнему бюджету рабочей семьи из трех-четырех человек; то, что зовется в ученых книгах социальным неравенством, — было забыто. Лэди Уонсберри, вернувшись из-за границы, давала свой знаменитый летний бал, бал, который славился тем, что на всех приходивших все было исключительно английского производства, из английского, материала. А тут дурацкая забастовка развратных девчонок грозит сорвать этот бал, грозит уничтожить традиции доброй, старой Англии, грозит дворцам. Короче говоря, стачка женщин большого света[51] имела самые серьезные основания, тогда как эта ужасная забастовка началась из-за ерунды, из-за такой мелочи, как сотый сантиметр.
Дело в том, что владельцы больших, обслуживающих родовую и финансовую аристократию мастерских решили перейти от поштучного расчета с работницами на пометровый. Так, по их мнению, пропадало меньше материала, повышалась производительность, а главное, увеличивалась прибыль. Работницы, нищенский заработок которых резко снижался от этой операции, возмутились. Тем более, что хозяева сдавали в работу метр материала, а оплачивали его, как девяносто девять сантиметров. Работницы возмутились, а возмущение оформила в забастовку Мэри.
Работница, будь она в тысячу раз энергичнее и умнее всех женщин своей среды, все же не смеет оскорблять, даже косвенно, такую высокопоставленную особу, как жена господина министра.
Жена господина министра, оскорбленная в лучших своих стремлениях простой работницей-забастовщицей, набросилась на своего супруга, супруг, в свою очередь, учинил разнос начальнику полиции, начальник полиции обругал заменявшего Уинклоу Берриса, а Беррис решил сделать все, чтобы изъять Мэри из среды работниц на время забастовки. Цепь замкнулась, и звеном, которое молено было бы без ущерба выбросить, чтобы цепь легла снова удобно и привычно, была Мэри.
Беррис, заменявший мистера Уинклоу, жаждал выдвинуться. Теперь представлялась изумительная возможность услужить господину министру, а это много значит, даже в «свободной» Англии.
Кроме этого (автор считает необходимым сознаться), миссис Беррис грызла своего мужа не менее свирепо, чем остальные жены. И Беррис решился. Нужен только предлог, чтобы как-нибудь убрать Мэри из Лондона, а затем забастовка без главаря сорвется, и все будет в порядке. Конечно, он должен действовать неофициально, не как представитель Скотлэнд-Ярда, но все же…
Как удалить эту девчонку из Лондона? Ах, если бы можно было арестовать ее! Если бы можно было обвинить ее в чем-нибудь!
