Густав Эмар - Морские цыгане
— Не бойтесь, как только я что-нибудь узнаю, я поспешу сообщить вам.
— Благодарю.
В эту минуту в сад вошел капрал и почтительно приблизился к своему начальнику.
— Что вам нужно, Кабо Лопес? — спросил дон Фернандо.
— Ваше превосходительство, — ответил он, — прибыл курьер из Сантьяго.
— Так поздно? — с удивлением спросил губернатор. Капрал молча поклонился.
— Хорошо, я иду за вами, ступайте.
Лопес повернулся, как автомат, и вышел в сад.
— Эта дверь, — продолжал дон Фернандо, указывая девушке на большое балконное окно, — ведет в вашу молельню. Теперь я оставляю вас, гуляйте без опасения в этом саду, вам нечего бояться. На случай, если я не увижусь с вами сегодня вечером, позвольте мне сейчас пожелать вам приятно провести ночь, которую вы давно не проводили под моей кровлей.
Простившись таким образом, дон Фернандо ушел, и донья Хуана осталась одна.
Давно уже молодая девушка желала насладиться минутой свободы, она чувствовала потребность привести в порядок свои мысли и откровенно поговорить с собой. Ее отъезд из Сан-Хуана был так внезапен, путешествие так быстро, что эти немногие дни промелькнули для нее подобно сну, не оставив ей необходимого времени подумать о том новом положении, в которое ее поставили события, и о неизбежных переменах, которые силой обстоятельств должны были произойти в ее жизни, до сих пор столь тихой и спокойной.
Для душ юных и верующих ночь имеет неизъяснимую прелесть: бледный свет звезд, серебристые отблески луны, пробивающиеся сквозь ветви деревьев, ночной ветерок, проносящийся как вздох и таинственно шелестящий листьями, глухое жужжание насекомых, журчание ручейка, протекающего в тростнике — все способствует тому, чтобы наполнить сердце упоением, и располагает душу к нежным и меланхолическим мечтам.
Донья Хуана, обойдя несколько раз тенистые аллеи сада, склонив голову к земле, мало-помалу, сама того не замечая, поддалась влиянию лучезарной природы, окружавшей ее со всех сторон, восхитительная гармония которой находила тихий отклик в ее сердце. Она села в боскете12 и надолго погрузилась в то восторженное состояние, которое не является ни сном, ни явью и для которого в нашем бедном языке нет определенного выражения.
Недалеко от того места, которое она выбрала для отдыха, возвышалась изгородь, служившая забором саду; возле этой изгороди, как отверстая пасть пропасти, открывался обрыв, уже старый и скрытый высокой сухой травой. Возле этого обрыва росло дерево, закрывая его своими могучими ветвями. Время от времени взгляд молодой девушки машинально обращался к этому месту с упорством, независящим от ее воли, в котором она не старалась даже дать себе отчет.
Вдруг ей показалось, что какая-то тень осторожно выпрыгнула из этой ямы и два глаза сверкнули в темноте, как два раскаленных угля. Донья Хуана невольно задрожала при этом ужасном явлении и молча и боязливо притаилась в глубине боскета.
По прошествии двух или трех минут, показавшихся испуганной девушке целой вечностью, эта тень увеличилась и мало-помалу приняла размеры человека, — размеры, казавшиеся гигантскими при обманчивых отблесках луны. Насколько довольно отдаленное расстояние, на котором находилась донья Хуана, позволяло ей судить, человек этот был не испанец, костюм его скорее походил на костюм бу-каньера. Кто бы это ни был, человек этот осмотрелся кругом проницательным взором, как бы стараясь проникнуть сквозь темноту, потом, видимо успокоенный глубокой тишиной, окружавшей его, он стал на колени на краю обрыва и, обвив ствол дерева одной рукой, без сомнения для того, чтобы удержаться, наклонился над ямой, потом тотчас же выпрямился, поддерживая рукой другого человека, который, слегка согнувшись, впрыгнул в сад.
— Ты никого не видел? — шепотом по-французски спросил второй незнакомец первого.
— Никого.
— И ничего не слышал?
— Ничего.
— Стало быть, все в порядке. Теперь надо узнать, где мы.
— Этого я не знаю.
— И я тоже… Давай сюда оружие. В случае тревоги я не прочь иметь, чем защититься.
Ничего не отвечая, товарищ его встал на колени на краю обрыва и через секунду втащил наверх два ружья, крепко привязанных к веревке.
— Вот, — сказал он.
— Хорошо. Теперь надо осмотреться; это нетрудно, ведь светло, как днем. Я — направо, ты — налево, составим круг, центром которого будет этот обрыв; держи глаза и уши настороже. Надо сделать так, чтобы на нас не застукали как дураков.
Его товарищ молча кивнул головой в знак согласия, они повернулись друг к другу спиной и немедленно начали приводить в исполнение свой план. Когда они повернулись, лучи луны упали на их лица, остававшиеся до тех пор в тени.
— Филипп! — вскрикнула девушка, узнав того, кого она любила, в одном из двух человек, таким странным образом забравшихся в сад.
Глава XII. Свидание втроем
Это действительно были Филипп и Питриан, так неожиданно забравшиеся в сад губернатора Тортуги. При восклицании девушки флибустьер вздрогнул.
— Кто это? — проговорил он. Бросив тревожный взгляд вокруг, он решительно подошел к боскету.
— Это я, Филипп, — произнесла молодая девушка, подходя к нему.
— Вы?! Вы, Хуана? — радостно вскричал флибустьер. — О, Бог привел вас сюда!
— Разве вы не знали, что найдете меня здесь? — спросила она.
— Я не смел надеяться.
Вдруг он замолчал. Обойдя сад, что было недолго, Питриан возвращался к боскету. Филипп бросился ему навстречу.
— Друг, — сказал он, — по неслыханному счастью я встретил особу, которую только и хотел видеть, отправляясь сюда. Покарауль, пожалуйста, пока мы перемолвимся несколькими словами и я получу сведения, необходимые для успеха наших планов.
Питриан улыбнулся.
— Хорошо, — ответил он, — только не слишком долго разговаривайте, наше положение не так уж приятно, ни к чему нам позволять глупо поймать себя в этой ловушке.
— Будь спокоен, я прошу у тебя только десять минут.
— Даю вам четверть часа, — великодушно отозвался Питриан и встал за огромным стволом дерева.
Филипп быстро вернулся к Хуане, которая с беспокойством ждала результата его переговоров с товарищем.
— Все хорошо, — сказал он, — мы можем разговаривать, ничем не рискуя. Нас охраняет друг. Хвала Всевышнему, милая Хуана, в своем неисчерпаемом милосердии Он соединил нас!
— Только на несколько минут, — прошептала она печально.
— Что нам за дело до будущего, моя возлюбленная, воспользуемся настоящим, чтобы говорить о нашей любви. Когда вы приехали сюда?
— Сегодня утром.
— И как долго думаете вы оставаться здесь?
— Не знаю. Дон Фернандо очень скрытен, однако мне кажется, я угадала, что мое пребывание здесь будет непродолжительным.
— И вы догадываетесь, в какое место должны ехать?
— Положительно, нет. Мне говорили о Панаме и Маракайбо, правда, оба эти места мне неизвестны, и мне все равно, куда меня повезут, лишь бы я имела надежду увидеть вас там.
— Я дал клятву, Хуана, и сдержу ее во что бы то ни стало.
— Да, да, вы меня любите, Филипп, я полагаюсь на ваше слово, но все же я боюсь.
— Боитесь чего, друг мой?
— Всего. Наши народы — неумолимые враги; вас считают разбойниками, морскими цыганами, хищными зверями, которых всякий честный человек имеет право истреблять.
— Какое нам до этого дело, моя возлюбленная? Разве вы не знаете, что, когда к нам подступят слишком близко, мы поворачиваемся лицом к этим охотникам и сражаемся с ними?
— Я все знаю, друг мой, и это заставляет меня дрожать еще сильнее. Кроме того, — прибавила она совсем тихо и нерешительно, — это еще не все.
— Гм! Что же еще, друг мой? Говорите без опасения. Она молчала, печально потупив голову.
— Неужели это гораздо серьезнее, чем я предполагал? — вскричал Филипп, схватив руку девушки и нежно пожимая ее. — Говорите, ради Бога, Хуана, умоляю вас, не оставляйте меня далее в этом смертельном беспокойстве.
— К чему? — ответила она кротко. — К чему говорить об этом вам, друг мой?
— Мне?! — вскричал он. — Стало быть, речь идет обо мне лично? О, говорите, говорите, заклинаю вас!
— Ах! Дело идет о нас обоих, — прошептала она, — потому что оно касается нашей любви.
— Разве нашей любви что-нибудь угрожает? — спросил он с изумлением.
— Не знаю, друг мой; я, может быть, сумасбродствую, вероятно, я тревожусь понапрасну, но повторяю вам, я боюсь.
— Зачем же, если так, вы упорно сохраняете молчание, убивающее меня?
— Вы правы, друг мой, лучше сказать вам все.
— О, говорите! Говорите, я слушаю вас.
Внезапно новое лицо выросло между собеседниками.
— Говорить буду я, — холодно произнес этот человек. Молодые люди с ужасом отступили.
— Кажется, я испугал вас? — продолжал он с иронией. — Однако, клянусь своей душой, у меня этого и в мыслях не было.
