Андрей Иркутов - ЕГО ОТЕЦ. Сборник рассказов
Там, где организовали они митинг протеста против приговора над своими старшими товарищами коммунистами, там была мирная полоса в мирной стране. Они имели право созвать такой митинг и они созвали его.
Но их схватили, бросили в тюрьму и через день после их ареста объявили район на военном положении. Они не испугались этого. Ну что же? Ведь они-то организовали митинг до военного положения. Не может приказ главнокомандующего войсками округа иметь обратную силу.
Но им доказали, что может. Перед самой смертью своей они лишний раз убедились в том, что там, где дело касается рабочих, для буржуазии всякие средства хороши, и всякие нормы теряют свое значение.
С ними разыграли гнусную комедию суда, перед которым они предстали избитые, окровавленные, измученные голодовкой. Они не могли стоять, и удары прикладов удерживали их от падения на землю. То, что из троих только один был в состоянии отвечать на вопросы и то с трудом, сплевывая кровавую слюну после каждой фразы, ставилось им в вину, как неуважение к судебной власти.
После суда им не дали даже возможности присесть на минутку. Их погнали уколами штыков и совершенно обессиленных подвели к краю вырытой за час до суда ямы.
И только тут, у края этой дыры, ведущей в вечность смерти, силы вернулись к ним. Они стояли, поддерживая друг друга, и вместе с щелканьем затворов сумрак утра прорезали их крики:
— Да здравствует КИМ! Да здравствует Социальная Рево...
Их было трое.
За ними были миллионы.
III
Старый Виль должен был выступать на митинге протеста. Когда он узнал об этом, то с гордостью сказал сыну:
— Ну, вот видишь, Фред, мы протестуем.
— Да?
Фред прищурил глаза.
— Да? А почему вы не протестовали раньше? Во главе округа и города стоят ваши люди. Где были они?
Виль рассердился. На этот раз он хотел верить в искренность своей партии. Ему необходимо было верить!
— Откуда мы могли знать? Все случилось так неожиданно...
— Так неожиданно, что ребята успели пережить в тюрьме семидневную голодовку.
— Но, откуда мы знали?
— Ты не знал этого. И этому я верю, потому что знаю тебя. Ты не знал. Но были люди — твои старые приятели — которые знали это.
— Неправда!
Старый Виль вспомнил свои лучшие времена, когда поднялся на трибуну. Он говорил горячо и убедительно. Он призывал партию снять с себя пятно позорного обвинения. Решительным протестом партия должна доказать, что она ни в чем не виновна перед расстрелянными.
И партия протестовала.
Партия протестовала против того, что такими расстрелами правительство дает в руки врагов орудие пропаганды. Правительство должно быть осторожным, правительство должно думать.
Старому Вилю хотелось более боевого тона. Более резкого протеста. Но его уговорили. Разве он хочет к трем могилам прибавить еще? Надо действовать благоразумно и спокойно.
И старый Виль еще раз поверил партии.
Когда он вернулся домой, то сын, не удержавшись от насмешки,, спросил:
— Протестовали?
Виль запнулся.
— Да,— неуверенно ответил он.
— Знаю. Просили правительство расстреливать осторожнее и вдумчивее. Эх, отец!
И, нахлобучив на брови кепку, он направился к двери.
— Ты куда, Фред?
Фред остановился, потом подошел к отцу и, взяв его руки в свои, сказал:
— Слушай, отец. Если что-нибудь случится, протестуй громче. Протестуй так, как должен протестовать мой отец...
— Фред, что ты...
Шаги Фреда четко разносило эхо пустынной улицы.
IV
Утром известие облетело рабочие кварталы города.
Тела расстрелянных выкопаны комсомольцами и принесены в здание комитета. Похороны состоятся в двенадцать дня.
А в десять утра мрачной угрозой на стенах домов запестрели свежие объявления, напоминавшие о том, что военное положение еще не снято и что всякого рода демонстрации, собрания и митинги, устраиваемые без разрешения командующего войсками округа, будут караться по законам военного времени. К одиннадцати группы рабочих стали стекаться к дому, где помещался комсомол. За пол-квартала их встретили заставы солдат. Дорогу преграждали штыки и суровые окрики:
— Дальше нельзя!
— Назад!
— Назад, вам говорят!
Местами происходили столкновения, но дело счастливо обходилось без стрельбы. К двенадцати положение выяснилось.
Арестовано двадцать человек, один главный зачинщик предан военно-полевому суду.
К часу узнали его имя!
Товарищ Фред!!!
Первое что сделал старик Виль — бросился в комитет партии.
— Товарищи!.. — задыхался он от волнения.
— Да, мы знаем... но...
— Но, что «но», что «но»? Надо действовать! Надо...
— К сожалению, товарищ, округ на военном положении и...
— Товарищи! Надо протестовать!
— Мы уже протестовали.
— Надо требовать! Надо организовать митинги, демонстрации.
— Чтобы расстреляли кого-нибудь из наших?
— Из наших...
Виль оперся о край стола. У него в глазах потемнело.
Из наших?!!
Да, да, теперь он все понял. Его сын и те трое были чужие. Партия, которую он считал партией своего класса, скинула их со счетов. За что? За их молодость? За их увлечения? За их ошибки? Нет, нет!
— Мой сын был прав, — сказал он и, вынув из кармана партийную книжку... бросил ее на стол.
— Возьмите!
— Товарищ Виль!..
— Гражданин секретарь?..
— Вы делаете глупость!
— Я ее исправляю!
Он шел шатаясь, натыкаясь на встречных, не видя никого и ничего.
Он не знал, что для него страшнее. Гибель сына или гибель самого себя. Провал. Тот черный жестокий провал, в котором очутился он — старый Виль.
Из наших!
Да, да. Вчера еще, будучи в рядах тех, кого он сегодня покинул, он позволял правительству расстрелять троих. Сегодня они позволяют расстрелять его сына.
Надо что-то сделать. Надо как-то помочь. Но как? как?
Улицы города кишели полицией и войсками. Ни о каком выступлении не могло быть и речи. Для коммунистов, да! Но не для тех, в чьих руках влияние и места в местном управлении и в правительстве центра. Они, те, с которыми он только-что говорил, могли бы многое сделать. Могли бы, но...
Из наших!
Сегодня расстреляют его сына!
V
Он не мог сказать, почему его потянуло в эту минуту к станку. Он не думал об этом. Он просто пошел туда, где его товарищи в шуме машин и грохоте железа плечо к плечу выковывали свое будущее, свое и своих детей.
Его сосед по станку сочувственно спросил:
— Зачем ты пришел, старина? Тебе трудно будет работать.
— Мне легче с вами.
И как-то странно согнув плечи, он отдался привычным ощущениям работы.
