Владимир Михайлов - Искатель. 1964. Выпуск №2
— Буду очень рад.
Наш «кадиллак» остановился в куцей тени толстоствольных и коротколистных пальм. В зеркале вертящейся двери блестел черный лак машины. Загорелое лицо Пирсона казалось там еще более темным. Я понял, почему оно мне сразу показалось знакомым. Пирсон был удивительно похож на Стэнли. Не хватало только усов.
Я приподнялся было с сиденья, но мягким прикосновением руки Пирсон удержал меня на месте, Низколобый курчавый шофер в белой рубашке открыл дверцу и, сделав шаг назад, подождал, пока мы вылезем.
— Благодарю, господин, — сказал он у меня за спиной.
Толкнув дверь, мы прошли в прохладный и темный холл.
На потолке вертелся огромный пропеллер. Пальмовые жалюзи на незастекленных окнах дышали легко и ровно, как паруса фрегата. Над конторкой портье горел голубоватый фонарь. Пахло сыростью только что вымытых мраморных полов и свежей кожурой банана. Жужжал вентилятор.
— Оранж? Манго? Шербет? — К нам подскочил молоденький бой. На голове у него был огромный поднос, покрытый торчащей, как айсберг, накрахмаленной салфеткой.
— Рекомендую манго, — сказал Пирсон.
Удерживая языком скользкий ледяной кубик, я медленно тянул удивительный сок. На меня веяли ароматом тропические леса и реки с берегами, цветущими, как сказочные сады. Зубы ныли от холода, нёбо покалывали нежные пузырьки. Медленно от горла к ногам опускалось тающее прохладное облако, высыхал разгоряченный лоб, отступала томящая усталость.
У себя в номере я увидел забытую кем-то книжку. Она раскрылась как раз на описании болот Оберры. Такое совпадение показалось мне в какой-то мере знаменательным. Я принял душ и, развалившись на тахте, принялся за чтение. На книгу падала полосатая тень окна. Пахло акацией.
* * *В период летних дождей река вышла из берегов и превратилась в бескрайное озеро. Сейчас вода медленно возвращалась в свое русло. Быстрые струйки сплетались в тугие косички, закручивались штопором в темных водокрутах. Навстречу нам плыли бесчисленные острова из водорослей и папируса.
Чернокожий матрос в грязном голубом берете с огромным помпоном то и дело мерил глубину. Быстрое течение вырывало багор из рук и не давало ему погрузиться даже наполовину. Но с сонным упрямством, полузакрыв маслянистые с фиолетовыми белками глаза, матрос продолжал заниматься своим бесполезным делом.
Берега, насколько охватывал глаз, были болотистыми. Издали пятиметровая слоновая трава походила на милую сердцу окскую осоку. И требовалось известное усилие, чтобы представить себе, как проплывают в светло-зеленой мгле мимо погруженных в воду сочных листьев бронированные крокодилы, фантасмагорические чешуйчатники, удивительные живые локаторы — мормирусы.
На палубу вышел Пирсон. Раскрыл шезлонг. Подвинул его в густую тень, отбрасываемую рубкой. Достал кожаный портсигар с неизменным портагос. Аккуратно обрезал сигару. Медленно выпустил струйку крутого осязаемого дыма.
— Если бы вы знали, сколько гибнет там рыбы! — Пирсон махнул рукой в направлении берега. — Вы видите черно-белые точечки? Вон там, левее. Видите? Это исполинские аисты абумаркубы с клювами, похожими на молот. Они охотятся за рыбой. Когда уходит вода, рыба запутывается в травах, остается в бесчисленных ямах. Туземцы таскают ее огромными, как цистерны, корзинами… Но разве всю рыбу перетаскаешь? Потом приходит очередь солнца. Вода в ямах нагревается и протухает, просачивается в почву, испаряется. Все реже вздрагивают засыпающие рыбы. Жирно поблескивают в мутной жиже их обнажившиеся спины, подрагивают склеенные тиной спинные плавники. Абумаркубы не спешат. Медленно бьют они рыб страшными клювами. Раз, другой, пока рыбы не перестают трепыхаться. Я видел, как корчились в грязи и одурело ловили воздух большущие электрические сомы. Это незабываемое зрелище… Вот так и на людей обрушивается несчастье, внезапно и неотвратимо. Бьемся, трепыхаемся… М-да… Впрочем, все это пустяки. Болота Оберры. Вот где настоящий ад! Помните Рембо: «Там, где змеи свисают с ветвей преисподней и грызут их клопы в перегное земли!» Удивительно точно сказано… Но если бы только змеи!
— Что вы имеете в виду?
— Так… — медленно и задумчиво протянул он. Потом, точно очнувшись, улыбнулся. — Но все это, наверное, негритянские сказки.
— О чем вы? Какие сказки?
— Простите ради бога. — Он вновь улыбнулся светло, искренне, вздохнул, точно сбросил какую-то тяжесть. — Я просто увлекся, задумался и говорю вслух. А сказок о фантастических чудовищах еще наслушаетесь. Туземцы суеверны и склонны к мистике. Это неотъемлемо африканское. Не очень-то верьте всему, что вам здесь порасскажут.
Пирсон засмеялся. Но мне было как-то не по себе. Он явно чего-то не договаривал. Слишком резок и искусствен был переход. Словно Пирсон обманывал самого себя, выставляя скептицизм и самоутешение против каких-то неизвестных мне грозных фактов.
Загудел встречный пароходик и проплыл мимо, шипя и хлюпая. Отдаленным эхом отозвались травы. Трубили невидимые слоны, ревели гиппопотамы, плакали чибисы. Тропический закат разметался вполнеба. В голубовато-зеленом воздухе нервным подрагивающим полетом кружились летучие мыши.
— Да… красиво… — протянул Пирсон. — «Страна фантастических происшествий и удивительных существ, расположенная вдоль берегов большой сказочной реки…» Это Бенат Берг. Вы читали Берга?
— Нет.
— Блестящий исследователь и чуткий художник. Африка поразила его и властно привязала к себе. Здесь, словно мыши в осоке, бродят в зарослях тростников тысячные стада слонов.
Пирсон бросил сигару за борт. Окурок зашипел и, затянутый под днище, исчез в красной как кровь воде.
— Интересно, — пробормотал Пирсон, уходя в свою каюту, — что имел в виду Берг, говоря об «удивительных существах»?..
* * *…Аледжира — большая нилотская деревня. Подобно гнездам опят, спрятались в тени широких банановых листьев маленькие островерхие домики. Единственная улица делит деревню на неравные части. Много пустырей, заросших колючками и пыльными папоротниками. Еще больше плотных муравьиных куч, достигающих порой высоты двухэтажного дома.
Меня поселили в светлом финском домике, волею судьбы попавшем в этот сказочный край. В комнатах сохранился едва уловимый запах сосны. Он напомнил мне Ленинград, заснеженную станцию Васкелово, где мы с братом однажды встречали Новый год. Кажется, стоит выйти на порог, как вьюга хлестнет по щекам зарядом соли и в ноздри ударит густой смолистый аромат колючей хвойной лапы. Но выйдя на крыльцо, можно увидеть лишь муравейник, у которого по вечерам собираются местные старики. Из окна маленькой кухоньки открывается вид на сушильню хлопка, возле которой нашел последний приют старенький колесный трактор. Худые нилотские мальчишки играют здесь в неведомые мне игры. Когда полуденное солнце накалит буквально добела прохудившийся радиатор, они жарят на нем зерна арахиса. Утром меня будят глухие удары и противный, тянущий за душу скрип. Это полуголые темные женщины приступили к ежедневной процедуре размалывания проса и зерен. Они мелют на валунах, как тысячи лет назад это делали, вероятно, их предки. Зато рядом в дырявой тени пизанга благоденствует парень в новых холщовых штанах и красной феске. Он жует бетель, сплевывая время от времени суриковую слюну, и почитывает газету. Это Махди. Он работает мастером на маленькой маслобойне.
