Густав Эмар - Вождь Сожженных лесов
— О, вы слишком добры, чтобы не любить вас! Увидав вас издали, я тотчас же узнала доброго друга бедного отца моего.
— Но ведь вы никогда меня не видели, дорогая моя.
— Я часто представляла вас в своем уме и не ошиблась; кроме того, как только мы с братом подросли настолько, что могли понимать, наш отец часто подводил нас к вашему портрету, с которым вы имеете поразительное сходство, и говорил нам растроганным голосом: это портрет моего брата, человека, которого я люблю больше всего на свете, которому ваша мать и я обязаны своим счастьем; любите и помните его, дети! По воле Провидения мы разошлись в разные стороны, но когда меня не станет, он возвратится, и вы встретите в нем отца, так же нежно любящего вас, как тот, которого вы потеряли.
— Он говорил вам это? — спросил дрожащим голосом Валентин.
Давно сдерживаемые слезы блеснули на его глазах, и он зарыдал.
Давно уж он не был так сильно взволнован; его сильная, закаленная в беспрерывной борьбе с опасностями и лишениями натура не выдержала; его мужество изнемогало под гнетом тяжелого воспоминания о давно минувшем счастье; после стольких лет немых страданий и сосредоточенности в самом себе его затаенные чувства пробудились с новой силой, и он плакал как ребенок.
— Да, — отвечала донна Розарио, растроганная его страданиями, — он говорил нам это каждый день, а мать наша повторяла нам после его слова, так что мы, вырастая, все более и более любили вас; когда же несчастье постигло нас, мы с братом в минуты страшного отчаяния, бедные сироты, оставленные всеми, говорили друг другу: не будем падать духом, если жив еще Валентин, наш второй отец, если Бог нам сохранил его, он спасет нас!
— Это правда? Вы говорили это? — воскликнул Искатель следов с воодушевлением, — так вы надеялись на меня?
— Да, иначе я не обратилась бы к вам теперь.
— Это правда, но действительно ли вы, Розарио, свободны здесь, в этом лагере?
— Да, отец мой, я здесь совершенно свободна и окружена самым почтительным вниманием, — отвечала молодая девушка совершенно спокойно. — Капитан Грифитс поступил со мною, как поступил бы каждый честный человек; без него я бы погибла.
— Все ли то справедливо, о чем вы мне писали?
— Все. У меня нет никаких причин на что-нибудь пожаловаться. В письме своем, сколько мне помнится, я старалась только выразить всю мою признательность к этому честному человеку, который, не зная меня, не задумался подать мне помощь и вырвать из рук бандитов, которые готовы были увлечь меня.
— Хорошо, дитя мое, если все это так, то я отблагодарю капитана Грифитса, и поверьте мне, что он останется доволен услугой, которой я отплачу ему за ваше спасение.
— Благодарю, но вы мне ничего не сказали о моем брате. Вероятно, его нет при вас?
— Нет, дитя мое, — печально ответил Валентин, — но я надеюсь скоро получить о нем известия.
— Бедный Луи! — сказала молодая девушка голосом, в котором слышались слезы, — что с ним сталось!
— Успокойтесь, дитя мое, быть может, скоро и он также будет в безопасности.
— Вы так думаете? — быстро спросила донна Розарио.
— Я имею основания предполагать это, моя милая.
— Какие?
— Есть два человека, которые хлопочут о вашем освобождении: я, исключительно посвятивший себя этому, другой…
— Кто другой? — прервала она его с нетерпением.
— Старый друг вашего семейства, родственник вашей матери, который видел вас еще в детстве, вас и вашего брата, и который вас любит…
— Дон Грегорио Перальта! — радостно воскликнула молодая девушка.
— Да, вы угадали, мое милое дитя.
— Нет, — отвечала она с очаровательным движением головы, — мне подсказало мое сердце. О, если он взял на себя труд отыскать моего брата, то он найдет его, я в этом уверена.
— И я также, потому что он безгранично вам предан.
— О да! Он всегда любил нас, ведь это он уведомил вас о постигшем нас несчастии, не правда ли?
— Да, дитя мое, это он.
— А я сомневалась в этом! — воскликнула вдруг она. — О, отец мой! Я думаю, что с этой минуты я становлюсь счастливой.
— Я употреблю все усилия, чтобы вы не ошиблись, дитя мое. А теперь, милая Розарио, когда мы оба сделались немного хладнокровнее, поговорим о вещах более серьезных.
— Говорите, мой добрый отец, мой дорогой Валентин, я вас слушаю, как самая покорная дочь. Если мой другой отец и моя добрая мать видят нас с неба и следят за своей дочерью, то они должно быть очень счастливы тем, что видят нас наконец вместе; они знают, что я ограждена теперь от всевозможных бедствий.
— Да, дитя мое, они очень счастливы, потому что от них ничто не скрыто; они все читают в сердцах наших. Но ваше место, дорогое дитя мое, не здесь, среди этих солдат, где угрожают вам всевозможные опасности.
— Это правда.
— Согласны ли вы оставить этот лагерь и последовать за мною?
— Если вы находите это нужным, то я сейчас же готова ехать с вами.
— Но я хотел бы знать ваше желание.
— О, это мое единственное желание! Я приняла покровительство этого честного и учтивого человека, но теперь, когда вы за мною приехали, когда вы здесь, я должна и я хочу отправиться вместе с вами — разве вы не принадлежите к нашему семейству?
— К несчастью, нет, бедное дитя.
— Но вы позволите мне, не правда ли, взять с собою эту молодую девушку, моего друга, которая мне очень преданна?
— О, я не оставлю вас, госпожа! — воскликнула Гарриэта Дюмбар, целуя ее руки, — разве я не поклялась вечно оставаться с вами?
— Не беспокойтесь, mademoisell, — сказал Валентин с улыбкой, — друзья моей дочери — мои друзья; вы и Пелон будете сопровождать донну Розарио.
— Слава Богу! — воскликнула Гарриэта Дюмбар, радостно всплеснув руками. — Я знала, что ваш названый отец согласится оставить меня при вас.
— Успокойся же, милая моя, — сказала донна Розарио, обнимая молодую девушку.
— Дорогое дитя мое, — сказал Валентин, — приготовьтесь же к отъезду, между тем как я отправлюсь поблагодарить капитана Грифитса за оказанную вам услугу.
— Мне кажется, что я, со своей стороны, могу поблагодарить его и после, перед отъездом, не правда ли? Это будет и удобно и прилично для меня.
— Конечно, вы должны это сделать, но поспешите, дитя мое.
— Хорошо! Но разве вы уйдете, не обняв меня?
— О, извините, извините, дитя мое! — воскликнул Валентин, заключая ее в свои объятия.
Он вышел.
— Как она похожа на свою мать, — прошептал Искатель следов. — То, что она называет меня отцом, какою-то болью отзывается в моем сердце.
Он подошел к Пелону, который, вычистив лошадей, на которых они приехали, хлопотал о том, чтобы накормить их.
