Уильям Голдэм - Искатель. 1993. Выпуск №4
— Извини, что голос звучит утомленно. Нет, ничего, я просто устала.
Опять молчание.
— Да, можно сказать, он счел меня привлекательной.
Молчание.
— Сколько у меня времени?
Долгое молчание.
— Я постараюсь. — Она закрыла глаза. — Если повезет, через неделю он будет любить меня.
8Бэйб достал свой старенький «ремингтон» и принялся печатать.
«Док? Это я, лучше присядь. Присядь, это важно, у меня невероятное, тяжелое к тебе дело. Ты уже подумал, бой ты мой, опять я влюбился, еще раз по уши втрескался.
Точно.
Док, Док, не знаю, с чего начать.
Начни с передних зубов, расскажи, как ее череп, покрытый редкой растительностью, поблескивает при луне.
Не угадал.
Нормальные зубы и волосы? Странно. У последней перьев было не больше, чем у гусеницы. Гм-мм. Значит, нет сисек, но великий ум. Или, может, три сиськи и великий ум? Так?
Не так, и пошел к черту!
В школе она, наверно, была защитником в хоккейной команде. Икры, как у Бронко Нагурски, плечи, как у Лэрри Кшонки, но фигура в общем красивая от физических упражнений.
Заткнись и слушай. Я знаю ее чуть больше недели, и каждый раз, когда я захожу за ней, я схожу с ума. С каждым днем она все потрясней, нежнее, божественнее, совершеннее, безупречнее, идеальнее, утопичнее, превосходнее, безукоризненнее.
И я в своем уме.
А то я могу сводить тебя к психиатру.
А теперь о ее недостатках: зовут ее, как ни прискорбно сообщить, — Эльза Опель.
Это ничего, я как-то ездил на машине, которая тоже звалась «опель».
Она моего возраста, швейцарка и сиделка…
Это не так страшно, а если бы она была стюардессой?
Она без недостатков. Потрясающая! Всю жизнь я пускал слюни, глядя на подружек моих приятелей.
Так она вызывает слюноотделение? Это ты хочешь сказать? Ну и что. Нормальный процесс. И вообще это лучшее, что можно со слюной делать. Ее, кстати, мало в организме, слюны этой. Есть еще какие-нибудь достоинства? Говори сейчас.
Все ошибаются. Но не в этот раз. Док, растряси зад, я буду чертовски рад, приезжай и взгляни на нее. Нью-Йорк не так уж далеко, давай. Хочу посмотреть, как у тебя от нее мурашки по спине побегут, ей-богу хочу. Да, забыл тебе еще об одном сказать.
Давай, добивай меня.
Она меня любит. Правда. Прекрасная девушка, прекрасная, несравненная, милая, понимающая девушка, и я для нее что-то значу. После всех мерзких лет я просто блаженствую.
Бэйб». 9Сцилла лежал в кровати и жмурил глаза. Во сне он был слишком медлителен, это плохо, даже во сне такого раньше не было. И кто бы мог подумать, бил его Менгеле.
Менгеле, начальник экспериментального блока в Освенциме, врач, которого называли Ангел Смерти, тот, который чуть не сошел с ума, пытаясь вывести породу голубоглазых людей, как собачник пытается вывести породу с укороченными ушами.
Они были в лаборатории Менгеле в Освенциме, но Сцилла оставался спокоен. Он возвышался на полголовы над ста шестьюдесятью восемью сантиметрами доктора-убийцы, более того, дверь в комнате была открыта и вела на свободу. Сцилла никогда не был в Освенциме, не встречал Менгеле, но во сне бывает всякое, и сейчас это всякое как раз и происходило.
— Я в отчаянии, — сказал Менгеле.
— Почему?
— Не могу добиться нужного оттенка голубизны глаз у младенцев. Вчера от бессилия швырнул ребенка в огонь. Зря это я, конечно, нельзя давать эмоциям волю.
— Для нас это важно, — согласился Сцилла.
— Я просто благодарю Бога за то, что он послал вас мне на помощь.
— Чем я могу помочь вам?
— Мне нужна кожа. Для трансплантации, а у вас как раз тот оттенок, какой мне нужен.
Сцилла пожал плечами.
— Лоскуток кожи — ерунда. Берите.
— Нет, нет, — покачал головой Менгеле, — лоскутка мало, мне нужна вся кожа, до последнего кусочка, мне надо ободрать вас целиком.
— Не думаю, — возразил Сцилла, — что мне это понравится. — Он сделал маленький шажок в сторону открытой двери, ближе к свободе.
Менгеле не пошевелился.
— Выслушайте меня, я предлагаю вам огромное благо.
Сцилла покачал головой.
— Если я останусь без кожи, люди будут видеть меня насквозь.
— Это и есть мой дар, разве вы не понимаете? Все будут видеть вас насквозь, и вам не придется больше лгать. Подумайте, какой груз упадет с ваших плеч — необходимость лгать. Ложь вам больше не будет нужна, так как кожа перестанет скрывать ее, и все будут видеть, что вы говорите правду. Вы ведь достаточно уже наговорили лжи, признайтесь.
— Да, это так.
— И вы хотите положить этому конец, признайтесь? Вы лжете так часто, разве вам никогда не хотелось резануть правду?
— Хотелось.
— Ну вот, я вам и предоставлю такую возможность. Вечная правда. Покой. Спокойствие, которое ведомо только честным людям.
— Не надо.
— Не давайте воли чувствам. — Менгеле протянул к нему свои крохотные ладони хирурга.
Сцилла бросился к двери.
Но слишком медленно.
Менгеле опередил его, захлопнул дверь. Теперь они остались один на один в лаборатории. Менгеле медленно пошел на него.
А он, Сцилла-скала, умеющий убивать любой рукой, начал пятиться от этого сумасшедшего. Он, великий Сцилла, оторопел перед ничтожеством, бездарным врачом, который не мог добиться даже нужного оттенка глаз.
Менгеле удивился:
— Почему вы боитесь меня?
— Я не боюсь. В моем теле нет страха. — Менгеле протянул к нему руки.
— Я применю силу, — предупредил Сцилла.
— О нет, только не это, — сказал Менгеле и, взяв Сциллу за руку, подвел к столу и уложил на него. — Больно не будет, обещаю. Я только сделаю неглубокий разрез от шеи до лба, а потом сниму всю кожу. Боли не будет, словно снимаешь пижаму. — Менгеле взял нож. — Вот видите, — сказал он, когда нож рассек кожу, — даже крови нет. — Он отложил нож, снял кожу.
— Сейчас принесу зеркало, у вас чудесные вены.
— Не надо.
— Полюбуйтесь, — Менгеле протянул ему зеркало.
Сцилла успел глянуть в него, прежде чем проснулся, жмурясь.
Ого!
Пустой, взвинченный, Сцилла лежал, уставившись в потолок. Он понятия не имел, к чему такой сон, что творилось в его подсознании, но в одном был уверен: чего бы в подсознании этом ни творилось, мрак там стоял беспробудный.
