Валентин Новиков - Четвертое измерение
Сонька ничего не ответила. Она закрыла глаза и ясно увидела на мгновение серую чешую змеиной шкуры.
И снова все потонуло в размытой мгле. Она говорила в бреду, бессвязно и временами шепотом. А то вдруг произносила громко как будто вполне обычные фразы:
– Почему она выползла? Ведь у клетки двойная решетка…
Летчик всмотрелся в разгоряченное лицо Соньки, взгляд его остановился на летучих стрелочках возле уголков ее губ.
Полотенце сбилось, закрыло ей глаза. Он убрал его и поразился, какой чистый и ясный у Соньки лоб.
А полотенце было горячим, словно его только что вынули из духовки.
Летчик беспомощно оглянулся. Сестры рядом не было. Но, к счастью, в палату быстро вошел военный врач.
– Что это за визиты? Извините, Федор Степанович, но девочке нужен полный покой.
Летчик встал и пошел к выходу. В дверях он обернулся. Сонька в бреду продолжала что-то невнятно говорить.
* * *На краю летного поля стоял знакомый Соньке старый генерал с двумя большими звездами на погонах. Он смотрел, как взлетали одна за другой тяжелые машины и круто ползли в небо, оставляя полосы черного дыма.
Вот на взлетную дорожку вышла необычная, таких Сонька никогда еще не видела, белая стрела. Внутри у нее что-то загорелось с оглушительным треском, назад рванулось длинное пламя, и стрела почти с места умчалась в небо, сразу же убирая колеса. Короткие крылья ее были отнесены далеко назад, и в полете она в точности напоминала стрелу.
Генерал пристально следил за ней, пока она не исчезла в ослепительно-бледном небе.
Генерал был один. Поодаль возле нескольких автомашин стояли офицеры.
Сонька собирала цветы, пробившиеся среди бетонных плит аэродрома. Удивительные это были цветы, маленькие, ярко-желтые, с редкими кривыми колючками на стеблях и мохнатыми жесткими листьями. У цветов был слабый, но тонкий запах, немного напоминавший запах розы.
Сонька не заметила, как приблизилась к генералу. И вздрогнула, когда он окликнул ее:
– Это ты, голубушка… А мы страху-то натерпелись. Ну, слава богу, поправилась. – Он подошел к ней поближе. – Цветы-то у нас никудышные тут. – Он погладил ее волосы, обнял за худенькие загорелые плечи. – Ну, ничего…
– А где подполковник Исаев? – спросила Сонька. Она чувствовала удивительное доверие и расположение к старому генералу.
– Исаев на испытании новой машины. – Генерал нахмурился. – Сейчас поговорим с ним. – Он направился к стоявшим в стороне автомобилям.
Сонька принесла цветы в палату и поставила в стакан. Врач что-то писал за столом. Поднял голову, улыбнулся:
– Спасибо… Мы здесь забываем о цветах…
– Мне уже можно вернуться в интернат? – спросила Сонька.
– Голова больше не кружилась?
– Нет.
– Ну что ж, нам очень жаль расставаться с тобой… Федор Степанович отвезет тебя, когда вернется…
В глазах врача Сонька уловила озабоченность и тревогу. Почему всех так беспокоил этот полет Исаева?
Сонька подошла к большому, распахнутому настежь окну палаты. За окном увидела ровные ряды самолетов. Бетонное поле уходило к горизонту. А дальше трепетал светлый мираж – неестественно яркая вода; она струилась, мерцала, полоса ее становилась то уже, то шире, то пропадала совсем и возникала снова.
А выше было небо – безоблачное и пустое, огромное и страшное – куда страшнее моря. Оно не имело пределов, оно простиралось так далеко, что в его бездне никла и терялась мысль.
И где-то там в бледной и светлой выси мчалась сейчас белая стрела. Не на упругой и живой сфере моря, а в пространстве, где полуреальным становится туманный облик земли, где со всех сторон чуждая неосязаемая пустота.
Сонька смотрела на аэродром – бесконечно повторялся один и тот же четкий рисунок бетонной плиты. Но в отдалении плиты принимали искаженную форму, затем сливались и таяли в трепещущем на горизонте неестественно светлом потоке воды. И Сонька подумала о том, что, когда смотришь далеко, очень далеко, ни одна прямая не кажется прямой. Прямые сходятся или расходятся, закручиваются вверх или вниз. Зрение явно обманывало человека. Но если зрение дает искаженную картину пространства, то какова же истинная его картина?
Где-то за горизонтом, невидимая, коснулась бетонных плит белая стрела. Сонька разглядела ее только тогда, когда стрела отделилась от прозрачной реки миража, словно порожденная им, вышедшая из его мерцающих пределов, и быстро побежала по посадочной полосе.
Сонька была спокойна за летчика, она чувствовала, что ничего не случится со стрелой.
Долетел рев могучих двигателей, словно вдали началось извержение вулкана. Это машина сотрясала и приводила в трепет небо. И казалось, земля раскалывается от ее чудовищного рева.
Потом все стихло. Краткий миг молчания аэродрома был томителен и долог. Не было слышно ничего, кроме горячего шуршания ветра, нагретого в песках.
13
Как только Сонька вернулась в интернат, к ней прибежали Рыжик и Филя.
Сонька, всмотревшись в потешную физиономию Рыжика – густые веснушки на носу, на щеках, вокруг губ, – улыбнулась и чуть дотронулась пальцем до его носа. Волосы его отливали темной и красной желтизной, ресницы, длинные, светло-желтые, походили на веселые метелки.
– Меня в детстве тоже кусала змея, – начал врать по привычке Рыжик.
– За язык?
– А меня кошка кусала, – вмешался в разговор Филя. – Я хотел котенка погладить, а она – цап…
– Наверно, меня уж все забыли… – оглядевшись, грустно сказала Сонька.
– Знаешь, как я тебя ждал, Соня… – Филя подошел к Соньке и уткнулся лицом ей в руку.
– Филька… – Сонька даже растерялась от этого вовсе уж неожиданного проявления чувств и как-то неуверенно, с робкой нежностью стала гладить растрепанную Филину голову.
– А мы, – сказал Рыжик, – без тебя контрольную по математике писали. Почти все получили двойки. Синий никому не дал списать, сам получил четверку… Да Татищев троечку получил.
– Трудная задача была? – рассеянно спросила Сонька, продолжая гладить и перебирать Филины волосы. Видно было, что ей все равно, какую задачку решали в классе и какие за нее получили отметки.
– Зверски трудная! – у Рыжика даже глаза округлились. – Понимаешь, два резервуара… – он торопливо, сбиваясь, пересказал условие задачи.
Сонька продолжала гладить голову Фили, бережно разделяя на прядки его спутанные волосы. Ей самой иногда снилось, что до боли знакомая рука касается ее волос, гладит ее щеку, снимает приходящие в снах слезы. Что могло заменить руку матери? Если бы мама хоть единый раз прижала ее к груди, приласкала… Но получалось так, что ее собственная ласка уже становилась необходимой другим. Филя ластился, как котенок…
