Александр Абрамов - Мир приключений № 12
— Так ведь на “Аэлите” я…
— Послушайте, Гришин, вы же не один там были, а вы опять за свое: “я” да “я”. Когда вы наконец забудете о вашей несуществующей воровской солидарности. Нет ее, поверьте!
— Есть…
— Нет. И “раньше, чем трижды пропоет петух”, вы предадите. Да, да, вы! Я вам это предсказываю.
— Какой петух?
— Неважно, Гришин! Вы не сильны в священном писании? Ну и ладно. Но ваш мифический закон воровского мира вы сами же нарушите. Хорошо, давайте все сначала. Значит, отец Веревочкина навел вас на “Аэлиту”.
— Я не сказал, что отец Веревочкина…
— Нет? Видимо, я ошибся. Кто-то другой сказал.
— Володька?
— Почему вы решили, что Володька? Я же вам этого не говорил.
— Ничего, гад, раньше выйдет, раньше за свой длинный язык расплатится!
— Да бросьте, Гришин, не те времена. Давно уже ни с кем за честные признания не расправляются. В особенности те, кто будут сидеть в пять раз дольше, чем те, с кем они собираются расправляться. Так расскажите подробно, как вы проникли в кафе?
— Я ж говорил. Люк там грузовой. Замки висячие. Перепилил.
— Долго пилили?
— Да ну, долго! Раз-два — и готово!
— Еще бы, вы же высокой квалификации слесарь, Гришин.
— Был слесарь… — с горечью шепчет Гришин.
— Может быть, и будете. Это ведь от вас зависит. Ни от кого больше.
Наступает молчание.
— Что же дальше было?
— Влез в подвал, темно, чуть не расшибся, нашел еще люк…
— Как это нашли, вы что ж, в темноте искали? И нашли? Такой маленький подвал был?
— Нашел…
— Не валяйте дурака, Гришин, это же смешно! Признайтесь, что отлично знали расположение подвала, знали, где был люк. Все это сообщил вам отец Веревочкина. Что вы его покрываете? Он же все равно сидит и за вашу “Аэлиту” больше, чем ему за другие дела полагается, не получит.
— Ладно, начальник, черт с ним, со стариком! Он навел.
— Что дальше было?
— Через люк пролез в холодильник. Потом в комнату за залом, где касса. Ее ломать-то нечего было: взял нож кухонный поздоровей, и все.
— Все?
— Все.
— Что ж, давайте, Гришин, проедем на место, освежим, так сказать, в памяти.
Они спускаются вниз, садятся в машину и едут в кафе. Едут утром. Кроме директора, их никто не встречает. Виктор, следователь и другие сотрудники уголовного розыска вместе с Гришиным спускаются в подвал через грузовой люк. Подходят к холодильнику.
Еще на прошлых допросах Виктор, расхаживая за спиной у Гришина, примерился к его фигуре. Съездив в “Аэлиту” и ознакомившись на месте с маршрутом, который проделал, по его словам, Гришин, Виктор убедился, что из подвала в один из холодильных залов Гришин проникнуть не смог бы.
И вот они на месте. Виктор внимательно наблюдает за Гришиным. Спокойно, со скучающим видом тот спускается в подвал, находит люк в холодильник, пролезает туда, заходит в один холодильный зал, в другой…
— А туда вы не заходили? — спрашивает Виктор, показывая на последний холодильник.
— Заходил.
— Так идите.
Гришин направляется к узкой щели, служащей входом в холодильник, пытается влезть. Лицо его становится красным от напряжения, он снимает пиджак.
Виктор не торопит его. Он внимательно, даже сочувственно следит за безуспешными усилиями Гришина.
Наконец, махнув рукой, тот надевает пиджак и с досадой смотрит на Виктора.
— Не помню, может, я туда и не лазил. Наверное, не лазил.
— Ну не лазил так не лазил. В конце концов, всего не упомнишь, — зевая, замечает Виктор. — Поехали обратно.
Облегченно вздохнув, Гришин спешит покинуть это место, не таившее для него особо радостных воспоминаний. На Петровке допрос продолжается.
— Вы что, гурман, Гришин? — задает ему Виктор неожиданный вопрос.
— Кто? — переспрашивает тот.
— Я говорю, вы гурман, вы любите тонкие блюда? Черную икру, например?
Гришин хмурит брови. Он молчит.
— Так как, любите вы икру?
— Ну люблю, — неуверенно отвечает Гришин.
— Еще бы, — смеется Виктор, — вы тогда прилично подъели ее в “Аэлите”. Помните?
Гришин пожимает плечами.
— Помните?
— Помню. Ну и что ж. Жрать захотелось, вот и поел.
— Вы, наверное, до того неделю голодали. Не помните, сколько съели? Сто граммов, двести?
— Может, и больше…
— Кило, два кило?
— Не помню уж теперь…
— Так я вам напомню, Гришин, вы съели ни много, ни мало — пять килограммов — целую банку! Не вздумайте отрицать: это зафиксировано в протоколе осмотра места происшествия. Мало того, вы настолько торопились есть, что пользовались двумя ложками. Их тоже нашли там.
Гришин молчит.
— А главное, эта банка, которую вы вдвоем навернули, что тоже, к слову говоря, не так-то просто, как раз и находилась в том холодильнике, куда вы не могли пролезть. А уж съев два с половиной килограмма, вам бы оттуда наверняка не вылезти. А?
— Да я и четверти не сожрал, — зло выдавливает Гришин, — это Сережка все. Сморчок, и куда столько влезло…
Виктор отлично знает, кто такой Сережка. Все возможные варианты Сережек, Ванек, Петек, вращающихся в орбите шайки, со всеми их биографиями, связями — у него в голове. Поэтому он мгновенно задает вопрос.
— Это Тучков, что ли, с хлебозавода? Ему ж семнадцати еще нет. И его затянули? Где ж у вас совесть, Гришин?
Но тот не отвечает; он сидит, низко опустив голову, внимательно глядя на носки стоптанных, грязных модных ботинок,…
Так возникает еще одна фигура — Тучков.
Но и это не все.
Очередное “свидание” с Веревочкиным. Тот словно сам получает удовольствие, наблюдая за тем, как милиция одно за другим раскрывает совершенные им преступления. Он отрицает все. А когда его припирают к стене окончательно, рассказывает уже сам подробно, с охотой. Только припереть его к стене не так-то просто. Это приходится делать каждый раз по-разному. Один раз с помощью железной логики, другой — загнав в ловушку, а порой неожиданностью, психологическим трюком.
— Так, Веревочкин, значит, в отношении магазина на Дмитровском шоссе у нас разногласий нет. Все трое брали — вы, Гришин, Балакин. — Виктор настолько тщательно изучил место происшествия и дело — а произошла кража за год до того, — настолько вдохновенно домыслил все подробности и описал их, что в результате и Гришин, и Балакин во всем признались, решив каждый, что признался другой.
— Это уж ваша работа — вопросы задавать, — иронически улыбается Веревочкин, — а моя — не отвечать…
— Так ведь ответили же!
— Это уж только когда деваться некуда.
